Тутмос

и сейчас ей было только немножко жаль, что Тутмос слишком быстро убрал руки с её красивых плеч.

— Меритра, клянусь священным именем Амона, этот мальчик будет сильнее меня! В его возрасте я ещё не умел натягивать большой лук, а он уже почти справляется с этим.

Меритра мудро предпочла не заметить этого «почти».

— Он силён, как лев! Я боюсь порой, что он переломает мне кости, когда обнимает меня. Поистине, силу его рук можно сравнить с твоею, господин.

Тутмос улыбнулся, очень довольный.

— Такой будет крепко сидеть на троне! Когда придёт время, он разделит со мной власть, и я научу его многому, чему меня не успел научить мой вечноживущий отец.

— Это случится ещё не скоро, любимый.

— Надеюсь! Моя стрела пока ещё пробивает насквозь три медные мишени.

Он был так же хвастлив, как в юности, и хвастался наивно и простодушно, вызывая порой улыбку на губах мудрых царедворцев. Всем был ещё памятен случай, когда фараон предложил славящемуся искусством стрельбы из лука митаннийскому царевичу состязание в присутствии всех придворных, и его стрела с первого раза пролетела через двенадцать медных колец. А побеждённый царевич получил такую награду, о которой не смел даже мечтать.

— После покорения Кидши отправлюсь в гости к почтенному Менту-хотепу. Он давно намекает, что неплохо было бы моему величеству лично появиться на юге со своим войском. Почему бы и нет? К тому же царский сын Куша предлагает мне хорошее развлечение — охоту на носорогов…

— Это так опасно!

— Не более, чем охота на слонов.

— Мне говорили, что носорог очень коварен, что он меняет направление своего бега совершенно неожиданно, когда охотник уже готов нанести удар.

— Откуда тебе это известно, Меритра?

— От Менту-хотепа.

Тутмос весело рассмеялся.

— Сам-то он, должно быть, частенько охотится на носорогов! Хорошо бы ещё пригласить на эту охоту Рехмира и Менхеперра-сенеба, моих храбрейших советников, которым встреча с коварным носорогом пойдёт только на пользу.

— Боюсь, они тебя считают коварным носорогом, твоё величество. Ты всегда слушаешь их советы и всегда меняешь направление бега в самый неожиданный миг.

Тутмос не выдержал, сжал в объятиях маленькую царицу так, что действительно едва не хрустнули кости. Она умела польстить его тщеславию так тонко и так вовремя, что это всегда доставляло удовольствие и ему и ей. Сейчас её льстивое замечание вызвало порыв нежности у Тутмоса, и он покрыл шею и плечи жены страстными поцелуями, от которых затрепетала бы и менее влюблённая женщина. Однако Меритра с очаровательной улыбкой сдержала слишком откровенную ласку мужа и, блаженно вздохнув, положила голову к нему на грудь.

— Отчего я не вижу Рамери, начальника твоих телохранителей? — спросила она после недолгого молчания.

— Что? — Тутмос, поглощённый нежностью и, быть может, приятными воспоминаниями, не расслышал вопроса.

— Я спрашиваю о Рамери. Неужели, дав ему свободу, ты отпустил его совсем, господин мой?

— Рамери? Нет… Разве я могу отпустить этого хуррита и разве сам он уйдёт от меня? Я отпустил его на время, чтобы он мог побыть со своим сыном.

— У него есть сын? Я этого не знала.

— Ненамного младше нашего царевича, и зовут его тоже Аменхотеп.

— Кто же его мать?

— Жрица Раннаи, дочь Джосеркара-сенеба, та самая, которую я когда-то хотел взять в свой женский дом. Теперь она уже немолода. Нелегко, должно быть, было ей родить сына. Мне стоило немалых трудов добиться от Менхеперра-сенеба, чтобы он разрешил ей стать женой Рамери.

— Так они женаты по закону?

— А разве я не мог наградить начальника моих телохранителей этой милостью? Я слишком многим ему обязан, да и награда вполне умеренная. Мне говорили, что они очень давно любят друг друга. Этот упрямец Менхеперра-сенеб твердил, что брак между пленным хурритом и жрицей Амона невозможен, что подобного никогда не было. Но я настоял на своём, я повелеваю и жрецами!

Меритра задумалась, нежно поглаживая золотое запястье на крепкой руке фараона.

— Говорят, Рамери царского рода?

— Он сын презренного Харатту, правителя Хальпы, но отцом всегда считал Джосеркара-сенеба. Да и благородный жрец очень любил его.

— А почему я не вижу рядом с тобой этого Инени, сына Джосеркара-сенеба?

— Он надоел мне. Мудрости и доброты своего отца он не унаследовал, да и к чему держать при дворе человека, который в смертельной вражде с начальником моих телохранителей? Я всегда предпочитал воинов жрецам, исключая разве что Джосеркара-сенеба…

— Из-за чего же эта смертельная вражда? Из-за Раннаи?

— Думаю, из-за неё.

Меритра взяла руку Тутмоса, стала ласково перебирать его пальцы, украшенные перстнями, на одном из них было вырезано её имя. Тутмос, улыбаясь, смотрел на неё, позволяя прелестной кошечке ласкать могучего льва.

— А ты был пленён этой Раннаи, мой возлюбленный господин?

— Был, Меритра.

— Долго?

— Вплоть до возвращения из-под Мегиддо.

Эго была одна из его наивных привычек — измерять время не годами своего царствования, а своими походами.

— Как недавно был пленён этой вавилонянкой… как её имя?

— Нет, больше.

— Неужели?

— Ты об этом спрашиваешь? Ты, Меритра, владычица моей радости, единственная, которую я люблю?

Меритра услышала именно то, что хотела услышать, но позволила себе не быть мудрой — говорила только влюблённая ревнивица.

— А та ханаанеянка, у которой волосы отливают лазуритом, как у богини?

— Меритра, я сейчас рассержусь на тебя.

— У этой ханаанеянки…

— Замолчи!

— Она очень…

— Вот сейчас я заставлю тебя замолчать!

Царевич подбежал к отцу и матери, и Тутмосу пришлось выпустить смеющуюся Меритра.

— Отец, кто нужнее в бою — лев или конь?

Тутмос усмехнулся, положил руку на плечо сына.

— Ты, кажется, решил проверить, помнит ли Тутмос-воитель древние истины, занесённые в свитки? Воскресший Осирис задал этот вопрос своему сыну Хору, и Хор ему ответил…

— Что ответил? — невежливо перебил царевич.

— Не дети дают уроки отцам, а отцы детям! И как ты смеешь перебивать? — Тутмос слегка, тыльной стороной руки, ударил царевича по губам. — А теперь слушай. Если ты сам ответишь на этот вопрос правильно, я подарю тебе то, о чём ты давно мечтаешь.

— Коня? — Глаза мальчика загорелись.

— Ты опять торопишься? Смотри же! Так кто нужнее в бою, Аменхотеп, — лев или конь?

Царевич смутился, уловив непреклонную твёрдость в голосе отца.

— Я не знал, что это вопрос Осириса Хору…

— Плохо же ты слушаешь своих наставников! Но всё равно, теперь я жду твоего ответа. Отвечай, Аменхотеп.

Царевич вопросительно взглянул на мать, но она, смеясь, спрятала лицо за плечом Тутмоса.

— Я думаю, лев.

— Почему?

— Лев сильнее коня.

Тутмос покачал головой.

— Хор ответил иначе, а как — ты узнаешь, если будешь внимательно слушать своих учителей. Ответ будет приятен тебе, если ты любишь коней. Знай, теперь я запомню и спрошу. И подарок ты получишь только тогда, когда заслужишь его.

Смущённый таким оборотом дела, Аменхотеп на миг склонил голову перед отцом, но тотчас же сорвался с места и, прихрамывая, побежал туда, где ждали его товарищи, сыновья военачальников. Тутмос проводил его взглядом, полным тех чувств, которые отцы до поры до времени скрывают от своих детей.

— Он будет воином! Не случайно в день его рождения я убил на охоте великолепного льва. А скоро подарю ему Кидши, правитель которого приползёт на брюхе, вылизывая себе языком дорогу в пыли. На этот раз не отступлю, лучше лягу мёртвым у стен Кидши.

Меритра в испуге зажала ему рот.

— Разве можно так говорить, любимый? Произнесённое слово живёт и убивает! Ты поистине удивляешь меня, я не думала, что ты можешь быть таким неразумным! Я молю великого Амона, чтобы он растворил твои слова в потоке дыхания Шу и унёс их далеко-далеко. Был бы жив Джосеркара-сенеб, он сурово обошёлся бы с тобой за такое неразумие, заставил бы тебя совершить очистительные обряды и принести покаянные жертвы…