Тень скорби

К сожалению, их проект по созданию школы — открыть школу в пасторате — свелся к ложному понятию. Подобно многим ложным понятиям, поначалу оно показалось великолепной идеей. Хорошо — они не могли оставить папу, стареющего и почти слепого, но если школа будет в доме, им и не придется этого делать. Каким-то образом они убедили себя, что для нескольких учениц найдется место, а когда начнет поступать плата за обучение, можно будет пристроить новое помещение… Лучшее от двух миров. Шарлотте удавалось верить в эту химеру достаточно продолжительное время.

— Что ж, в каком-то смысле ты ответила на мой следующий вопрос. Ты несчастна в пасторате — или, точнее, насколько ты несчастна?

— Половинка на серединку, как сказала бы Тэбби.

Мэри села на кровать и пристально взглянула на подругу. В Германии Мэри, дерзкая и настырная, училась в школе для мальчиков; теперь же они с братом наконец-то взяли билеты до Новой Зеландии, где она собиралась открыть свое дело. К прежней уверенности подруги добавилась такая невозмутимость завоеванного опыта, что Шарлотта просто-таки робела перед ней.

— Шарлотта, ты не можешь там оставаться.

— Конечно, могу. О да, мне не слишком нравится жить дома, но я жила в нескольких местах, и мне нигде не понравилось. На самом деле со мной, похоже, так всегда. Я еду куда-нибудь, и сначала кажется, что там довольно сносно, а потом…

— Это другое. Это тюрьма. Это не приведет тебя ни к чему хорошему, Шарлотта, я же вижу. На тебя находит тень, даже твой голос… Ты должна как-нибудь вырваться.

— Ах, Мэри, я не могу быть такой, как ты. Не могу просто собрать чемодан и отправиться за моря.

— Однажды смогла, — сказала Мэри, устремив на подругу несколько тяжеловатый взгляд, и после паузы твердо произнесла: — Шарлотта, я не хочу, чтобы ты была такой, как я. Я говорю не об этом. Я хочу, чтобы ты снова стала такой, как Шарлотта.

— Мне это не кажется слишком уж желательным. — Шарлотта встала, спасаясь от наряженного внимания Мэри. Подойдя к окну, она приоткрыла занавески. Стояла ясная ночь, и она принялась искать глазами звезды. Однако фабрика Тейлоров находилась прямо через двор, и оконное стекло было матовым от дыма. Внезапно дикое раздражение, охватившее Шарлотту, заставило ее повысить тон: — Но почему это должно волновать тебя? Тебя не будет здесь, и ты этого не увидишь. Ты уедешь к своей новой свободной жизни на другой конец света, и у тебя будет много других забот.

— Да, и, черт меня побери, я чувствую вину из-за этого! Но я все равно буду думать о тебе и переживать по поводу того, что с тобой происходит. Хочешь верь, хочешь нет.

Шарлотта водила по занавеске пальцами, не в силах повернуться.

— Разве не забавно, что люди ссорятся перед тем, как надолго попрощаться друг с другом? Словно хотят прогнать грусть.

Мэри рассмеялась.

— Господи, ты зовешь это ссорой? В моей семье это посчитали бы обменом любезностями. Шарлотта, я представляю, каково тебе в этом доме одной. Нет, я знаю, что в буквальном смысле ты не будешь одна. Да, есть Эмили, которая была бы рада жить на вершине скалы и быть такой же общительной, как каменная глыба. Да, есть твой отец, и он, несомненно, будет рад, если ты будешь продолжать приносить в жертву свое телесное и душевное здоровье, ухаживая за ним. Есть еще гуси во дворе и овцы на пустошах, которые тоже будут тебя немного подбадривать… Не думай, что это только сейчас, Шарлотта. Подумай о будущем. Вообрази, что ты будешь делать через пять лет.

Шарлотта послушно попыталась представить. Через пять лет… Что я буду делать? Весьма вероятно, буду по-прежнему ждать письма. Она закрыла лицо руками. Да, я буду сидеть, вся в паутине, и преданно ждать письма от него…

Мэри вскочила.

— Ах, Шарлотта, прости, не плачь.

Но она и не плакала. Стон, который вырвался из ее груди, был смехом — смехом, который был горше и мучительнее любых слез.

— Нет, нет. Со мной все в порядке. — Она мягко отстранила Мэри и принялась мерить шагами комнату. — Я рассказывала тебе о той учительнице в Брюсселе? О той, что с маленькими записочками. Ах, ей, наверное, было около тридцати. Без денег. В постоянной тревоге, что может случиться непредвиденное, что она потеряет работу. Поэтому она всем мужчинам в семье вручала эти маленькие записочки, чтобы те раздавали их своим друзьям. В записочках она рассказывала о своем уязвимом положении и спрашивала, не будет ли кто-нибудь так добр жениться на ней. Так добр… — Снизу доносились веселые голоса Тейлоров, повышаемые в добродушном споре. Интересно, откуда в них столько жизни? Шарлотта привыкла видеть в жизни редкое сырье, свою долю которого она, вероятно, уже исчерпала. — Нет, Мэри, я останусь. Я решительно настроена. Почему? Потому что так я хотя бы в чем-то решительна.

— Да, папа, подтверждают. У тебя теперь новый помощник. Викарий Бредфорда просит разрешения сообщить вам, и так далее. — Шарлотта читала для папы его почту; нельзя сказать, что вполне терпеливо: церковный стиль слишком уж напыщен. Она представила, как презрительно поморщился бы месье Хегер, как безжалостно занес бы над страницей голубой карандаш. Нет, нужно прекратить об этом думать. — Тот, что ты думал: мистер Артур Белл Николс, только что посвященный в духовный сан в Рипоне, недавний выпускник дублинского Тринити-колледжа. Твой соотечественник, пишет викарий.

— Верно, верно. Заметь, я так долго прожил за пределами Ирландии, что едва ли могу говорить о тесной связи с этой страной. Что ж, мне тяжело упоминать об этом, однако нашему приходу чрезвычайно необходим второй священник. Из-за моей беспомощности здесь скоро начнет падать уважение к Церкви.

— Ах, нет, папа, люди относятся к твоим проблемам только лишь с сожалением…

— Я не желаю быть объектом жалости, — прошипел Патрик и тяжело опустил на стол руку с длинными ногтями. — А теперь, будь добра, прочитай письмо полностью.

И она принялась читать, думая: «Что ж, мистер Артур Белл Николс, к какому бы сорту людей вы ни относились, я не завидую вашему сюда назначению».

Новости из того разряда, что заставляют задуматься, но не печально, а с сухой иронией: Генри Нюссей женится. Он нашел молодую леди, которая станет ему поддержкой и опорой, будет слушать его великодушные хмыканья и шумные речи, в общем, делать все то, что могла бы делать Шарлотта. Кроме того, у молодой леди есть свой небольшой доход, что тоже очень мило. Шарлотта была рада за него. Просто-таки тревожно, как искренне она была за него рада: несомненно, только любящая старая тетушка или святая могла бы с этим справиться. А Шарлотта знала, что ей никогда не быть ни той, ни другой.

Даже перспектива гостить в доме, где будут жить Генри и его молодая жена, скорее привлекала, чем отталкивала Шарлотту. Это было в одном из живописных поселков Пик Дистрикта^[95], куда Генри недавно назначили викарием, и Элен находилась там одна, наблюдая за наведением порядка перед прибытием молодоженов. Она хотела, чтобы Шарлотта приехала к ней. Все это, писала она подруге, довольно сложно: а что, если невеста Генри не разделяет ее вкусов в выборе драпировок?

Читая письмо и слыша в нем чуть-чуть взволнованную трель Элен, Шарлотта улыбалась и тоже хотела приехать. Но сомневалась, что сможет. Папа по-прежнему находился в жестокой депрессии. Мистер Николс, викарий, прибыл — не какая-нибудь угрюмая, мрачная личность, с которой здороваешься и сразу забываешь, но, по всей видимости, серьезный и надежный молодой человек, тут же приступивший к выполнению своих обязанностей, что облегчило ношу. Однако слепота и зависимое положение продолжали терзать папу. Не способный читать, он нуждался в постоянной подкормке занимательными разговорами. Эмили была не сильна в этом, а если не видеть ее лица, от сокрушительного молчания сестры часто становилось еще неуютнее. Поэтому лучше Шарлотте остаться.

Но потом, совершенно внезапно, произошел удачный сдвиг, как будто все сидели не на тех стульях, а теперь передвинулись — и сразу стало удобно. Энн и Брэнуэлл вернулись из Торп-Грина на летние каникулы, а точнее, Энн вернулась насовсем.