Молодость Мазепы

При этой мысли Мазепа почувствовал вдруг какую-то неприязнь к казаку. Перед ним встала Марианна, как живая, с ее пылкой речью, огненными глазами и гордой, непреклонной душой.

И злобное, ревнивое чувство зашевелилось в его груди. «Неужели же она любит его? Неужели она должна будет достаться ему, Нечуй-Витру?» — подумал он и почувствовал, как в груди его заклокотали и гнев, и оскорбленная гордость, и еще какое-то новое чувство, но тут же краска невольного стыда выступила на его лице. Страшная злоба на самого себя охватила Мазепу. Какое ему дело до Марианны и до ее нареченного? Если оно так, то тем и лучше. Он рад за Марианну: такая девушка стоит счастья, а Андрей, видимо, любит ее без души. Зачем дразнить его? Зачем мешать чужому счастью?! Он пошлет только слугу, а сам будет спешить к Дорошенко, а, главное, к своей дорогой, забытой голубке.

Мысль о Галине успокоила гнев и непонятное раздражение, охватившее Мазепу, и наполнила горечью его сердце.

Несмотря ни на какие доводы рассудка, он чувствовал себя виноватым перед Галиной; совесть не давала ему покоя, воображение рисовало самые ужасные картины, а мысль снова возвращалась к тому же вопросу, куда и каким образом мог скрыться с Галиною Сыч? Уж не Тамара ли похитил ее? — подумал Мазепа и почувствовал, как при этой мысли вся кровь отлила у него от сердца. — Но нет, нет! Каким образом мог бы он открыть их убежище, а если бы даже и открыл, то по чем мог бы он узнать, что она дорога ему, Мазепе?

Рассудок Мазепы отверг сразу это предположение, но сердце заныло мучительно и тревожно. Это предположение всколыхнуло в нем с новой силой уже слегка улегшиеся, под влиянием безотложных тревог, опасения за судьбу несчастной девушки, а вместе с ними перенесло Мазепу снова к тому разговору в шинке, который произвел на него такое сильно впечатление. И вдруг словно удар молнии прорезал его сознание, он чуть не вскрикнул от радости и даже приподнялся на месте. Да не Галина ли говорила ему о какой-то своей подруге Орысе? Да, да! Конечно, так. Она говорила ему это. Значит, эта подруга и есть невеста Остапа, а следовательно она может сообщить ему что-нибудь о Галине.

Догадка эта была, конечно, довольно эфемерна: мало ли Орысь на свете? И почему именно эта должна быть подругой Галины? Но сердце Мазепы твердило настойчиво: «Да, это она, она, она!»;

Слабый луч надежды блеснул перед ним, и он решил во что бы то ни стало заехать в Волчий Байрак и повидаться с молодым казаком.

Такое решение не было даже, нарушением данного Дорошенко слова. Хотя вследствие этого решения Мазепе приходилось бы сделать большой круг, но, ввиду опасности положения, такой объезд не был лишним. У Переяслава и, у других приднепровских городов его могли бы поджидать «шпыгы» Бруховецкого, а там он может переправиться через Днепр лодкой и благополучно возвратиться назад.

Только успокоившись на этой мысли, Мазепа заметил, что осенний холод начинает не на шутку пробирать его, а край неба давно уже бледнеет. Он закутался покрепче в свою керею и, улегшись поудобнее на сырой холодной земле, заснул крепким и глубоким сном.

XLVI

Утром казаки разложили костер и сварили себе добрую кашу; веселые и довольные тем, что им удалось избежать преследования Бруховецкого, они направились в путь.

Мазепа решил все-таки не выезжать пока что на большой шлях, а, придерживаясь проселочных дорог, держать все прямо на юг. Так проехали они до полдня; он хотел уже отдать приказ остановиться на отдых, когда к нему подскакал встревоженный Лобода и объявил, что вдали подвигается за ними какой-то отряд.

— Казаки? — спросил поспешно Мазепа, чувствуя, как при этих словах что-то екнуло у него в груди.

— Нет, милостивый пане, на наших не похожи, скорее москали.

Мазепа встревоженно оглянулся: действительно вдали виднелся небольшой отряд; судя по шашкам и бердышам всадников, он признал сразу, что это были московские стрельцы, они подвигались не спеша, вольной рысью. У Мазепы слегка отлегло от души.

— Садись, мосци пане, на свежего коня и скачи вперед, а мы отряд задержим… их больше нас, но ничего — мы продержимся, а ты тем временем успеешь скрыться вон в том лесу, — заговорил с волнением Лобода, не отрывая глаз от приближающегося отряда.

— Нет, нет, мой любый Лобода, — отвечал ему Мазепа, ласково опуская руку на плечо старика. — Я знаю, что ты готов бы сложить за меня и голову, но этого делать не надо; в погоню за нами гетман не послал бы московских стрельцов, они не знают ни наших дорог, ни нашей «мовы» и никогда бы не сумели поймать нас. Это, верно, какой-нибудь новый отряд, который поспешает к воеводам; нам надо двигаться спокойно и не спеша, чтобы не возбудить их подозрения. Но Лобода не мог согласиться с Мазепой.

— На Бога, пане! — повторял он, хватая Мазепу за руки, умоляя его сесть на коня и ускакать вперед, повторяя Мазепе, что береженого и Бог бережет, что он дал клятву пани Мазепиной щадить себя, — Мазепа не слушал его совета.

— Да ведь если я сяду и поскачу, дядьку мой любый, — возразил он, — то ведь они заподозрят меня, сам посуди, и бросятся за мною в погоню, а теперь, смотри, они вовсе и не думают ловить нас.

Действительно, отряд не походил на преследователей, он подвигался спокойно с тою же быстротой.

Наконец, Мазепе удалось убедить Лободу в их видимой безопасности, но на всякий случай он приказал своим казакам сплотиться, осмотреть хорошенько оружие и подвигаться, не прибавляя шагу, вперед.

Однако, хотя Мазепа и уверял Лободу в полной безопасности, но чем ближе слышался топот коней стрельцов, тем тревожнее замирало его сердце. Несколько раз ему казалось — что топот приближающихся лошадей раздается все чаще, он приписывал это своему возбужденному состоянию.

Наконец, первые ряды стрельцов поравнялись с ними; это были, действительно, здоровые русобородые стрельцы, смотревшие на Мазепу вполне равнодушно. Пожелав всем добро здоровья, они спокойно проехали вперед.

У Мазепы слегка отлегло от сердца. За первым рядом проехал другой, потом третий. Мазепа совершенно успокоился, он даже начал подсмеиваться в душе над своей безосновательной тревогой, когда из середины отряда отделился один из стрельцов, по-видимому, начальник и подскакал к нему.

Мазепа придержал коня; всадники остановились; за ними остановились и их отряды.

— А скажи-ка нам, господин добрый, эта, что ль, дорога на Гадяч ведет? — обратился к Мазепе стрелец.

— Эта, эта, — отвечал Мазепа.

— Далеко ли еще будет?

— Да верст двести.

— А какое тут ближнее селение, чтобы отдохнуть нам?

Не желая показать своего незнания, Мазепа подумал, какое бы назвать селение наугад, но в это время за его спиной раздался какой-то странный шум и спор. Он быстро оглянулся и с ужасом увидел, что отряд его окружают со всех сторон стрельцы.

Передние ряды их, обогнувшие Мазепиных казаков, теперь повернулись к ним фронтом, вытянулись полукруглой линией и смотрели далеко не так дружелюбно. Задние тоже столпились вокруг его маленького отряда плотной стеной. Количество стрельцов превосходило их не меньше, как в пять-шесть раз.

Сердце Мазепы сжалось от недоброго предчувствия. «Шесть на одного… Мы в центре»… — пронеслось у него молнией в голове.

— Сотник, прикажи твоим людям пропустить мой отряд, произнес он насколько возможно спокойным голосом, подавая Лободе незаметный знак.

Но лицо сотника уже преобразилось: из здорового и добродушного оно сделалось злобным и наглым.

— Ха-ха! — отвечал он с грубым смехом. — А зачем расступаться? Мы хотим проводить тебя с честью в Москву. В одно мгновение все стало ясно Мазепе.

— Засада! «До зброи!» — вскрикнул он, вырывая из-под кафтана саблю и нанося ею сотнику оглушительный удар по голове. Сотник зашатался в седле. Но крик Мазепы был сигналом не только для его казаков. Казалось, стрельцы только и ожидали этого возгласа, так как в ответ на него грянуло дружно:

— Руби хохлов! — и стрельцы ринулись со всех сторон на стесненный в средине казацкий отряд.