Жизнь и смерть генерала Корнилова

   — А ты чего? От богатых немецких харчей голова что, стала в сторону смотреть? Больно привередлив сделался... Небось каждый день потрошишь телячьи ранцы?

Василий махнул рукой, проговорил миролюбиво:

   — Главное, мы снова вместе. — Он огляделся, задрал подбородок, всмотрелся в макушку высокой, густо поросшей соснами горы. — Ну, как тебе Карпаты? А? Меня они, например, подавляют... Своей мощью, величием.

Егор не ответил. Было тихо. Даже говорливые воробьи, которые всегда держатся подле людей, унеслись куда-то.

Через несколько дней пошёл снег. Крупный, густой. Попадались снежины-гиганты. Кажется, если одна такая лепёшка попадёт в котелок, то разом наполнит его. С верхом. Солдаты повеселели: не надо каждый раз бегать к реке за водой — достаточно растопить снег в котелке.

Ночи сделались очень холодными.

Снега навалило столько, что, случалось, в него с головой проваливались целые роты. Армия Линзингена, поддерживаемая Десятой армией Эйхгорна, начала на Карпатах наступление.

На пути у наступающих встала Восьмая армия Брусилова. Удар немцев был жестоким, даже горы затрещали, брусиловцы попятились. Впрочем, пятились они недолго. Двенадцатого января 1915 года наступление немцев захлебнулось.

   — Я думал, они из другого теста сделаны, не из того, из которого слеплены мы, прут и прут, — признался Егор брату, — мы задыхаемся, тонем в лавинах, своей кровью прожигаем снег насквозь, а они будто на крыльях по воздуху летают. Пули их вроде бы не берут... Ан нет! Оказывается, берут. Ещё как берут. — Егор улыбнулся во весь рот — он радовался тому, что брусиловцы устояли; Василий же, наоборот, мрачно поглядывал на него да чесал пальцами усы.

Наконец он не выдержал, вздохнул:

   — Ты погоди «гоп» кричать — плетень мы ещё не перепрыгнули. Впереди — наше «ломайло». Вот закончится оно благополучно, тогда будем пить водку.

«Ломайлом» на фронте называли наступление.

Через три дня началось «ломайло». Дивизия Корнилова взяла важный перевал, три тысячи пленных и шесть пулемётов.

На вершине перевала Егор умело, с одной спички — коробок он нашёл в шинели убитого австрийского офицера, — разжёг костёр, на рогульку повесил котелок, набитый снегом.

   — Вот тебе и «ломайло», — проговорил он устало.

Наступление продолжалось до первых чисел февраля.

   — Если дело пойдёт так дальше, то к маю мы будем в Берлине, — радовался Егорка.

Брат его радость не разделял, по-прежнему был мрачен.

   — Ты чего? Почему такой пасмурый? — начал приставать к нему с расспросами Егор.

   — Беду чую, вот и пасмурный.

   — Тьфу, тьфу, тьфу! — плевал через плечо Егор. — Типун тебе на язык. Поплюй и ты!

   — Не поможет.

В результате зимнего наступления дивизия Корнилова захватила в плен 691 офицера и 47 640 солдат, а также взяла орудия и пулемёты. Много орудий и пулемётов.

В феврале 1915 года начальнику 48-й пехотной дивизии Корнилову было присвоено звание генерал-лейтенанта.

Шестого марта 1915 года армии Брусилова и Радко-Дмитриева перешли в новое наступление. «Ломайло» продолжалось.

Морозной ночью одиннадцатого марта был взят Бескидский перевал — один из самых тяжёлых и важных (может быть, самый важный на Карпатах), Корнилов оседлал высоту 650, которую штабные стратеги уважительно прозвали «Малым Перемышлем» — слишком трудно было её брать. Когда речь заходила о «Большом Перемышле» — крепости, сплошь начиненной стреляющей сталью, с могучей артиллерией, — то штабисты скучнели, они не завидовали тем людям, которые в лоб пойдут на каменные крепостные стены.

Тем не менее Перемышль был взят с лёту — сделал это генерал Артамонов. Не будучи искушённым в паркетно-штабных играх, телеграмму о взятии крепости он прислал с опозданием. В телеграмме сообщил о том, что пленил 120 тысяч человек во главе с генералом Кусманеком. Артамонову в штабе фронта не поверили, тогда он, разозлившись, отбил вторую телеграмму, заверенную самим Кусманеком.

В штабе фронта, скрывая зависть, лишь развели руки, да какой-то наголо обритый полковник прохрипел раздражённо:

— Сегодня некий Артамонов взял Перемышль, а завтра никому не ведомый Корнилов возьмёт Вену.

Услышав эту фразу, командующий Юго-Западным фронтом Николай Иудович Иванов [29] довольно расчесал пальцами пышную бороду и достал из кармана маленькую серебряную иконку, поцеловал её.

   — И хорошо! Это будет великолепный подарок царю-батюшке, если генерал Корнилов возьмёт Вену. Главное — мы крушим Вильгельма — это раз, и два — Ставка наконец-то поняла, что главный театр военных действий для немцев не Франция, как Ставка считала раньше, а Россия. — Иванов ещё раз поцеловал иконку и сунул её в нагрудный карман, поближе к сердцу. Покосился на адъютанта, всюду следовавшего за ним бестелесной исполнительной тенью.

   — Срочно пошлите в Ставку телеграмму.

   — О взятии Перемышля?

   — Это они уже знают. Текст оставьте прежний: «Пополнения и снарядов».

Это была уже третья телеграмма командующего фронтом великому князю Николаю Николаевичу [30], на первые два послания Ставка даже не дала ответа, уж не говоря о том, чтобы подогнать пару эшелонов с новобранцами и снарядами.

Ставка хоть и пришла к выводу, что главное поле борьбы для немцев — Восточный фронт, но по части выбора собственных приоритетов колебалась, не знала, какую цель считать основной — то ли взятие Вены, то ли успешный штурм Берлина. Только что назначенный на должность командующего Северо-Западным фронтом генерал от инфантерии Алексеев [31] считал, например, что от Вены надо отказаться, главное — взять Берлин и сломать кайзеру его сухую, уродливую руку, о чём он и написал начальнику штаба Ставки Янушкевичу. Янушкевич заколебался. А немцы тем временем решили съедать пирог частями и для начала, чтобы аппетит развивался равномерно, — уничтожить группировку русских в Карпатах, а для этого совершить прорыв у Горлицы и на Дунайце, выйти в тыл дивизиям, удерживающим Юго-Западный фронт.

План был хитрый, коварный, хорошо просчитанный на несколько ходов вперёд. Генерал Радко-Дмитриев первым разгадал замысел немцев и попросил разрешения у командующего фронтом отойти на укреплённые позиции и там мертво срастись с камнями и землёй. У Радко-Дмитриева имелись сведения о том, что немцы скрытно перебросили на этот участок фронта четырнадцать дивизий, — значит, что-то затевают, — несмотря ни на что, командующий фронтом разгладил бороду и показал генералу фигу.

Брусилов, который дрался яростно, поддерживал, чем мог, своего соседа, рычал:

— Регулярной армии у нас нет, она исчезла, её заменили неучи, из тыла нагрянула татарская тьма — один миллион семьсот пятьдесят тысяч новобранцев... Но все эти люди винтовку держат, как дубину, не знают, с какой стороны она стреляет... Разве это солдаты?

Новобранцы дрались, как могли. Стрелять они научились довольно быстро. А уж по части владения штыком и прикладом — освоили эту науку ещё быстрее.

Брусилов поддержал просьбу командующего Третьей армией Радко-Дмитриева, но Иванов отказал и на этот раз. Ставка в переговоры вообще не вмешивалась, она словно совсем не существовала.

Девятнадцатого апреля на огромном участке фронта длинною в тридцать пять километров взорвалась земля: на этот участок обрушила свой огонь тысяча немецких орудий. Образовалась брешь, в которую вошли две армии: 11-я немецкая и 4-я австро-венгерская.

Радко-Дмитриев, уже не спрашивая разрешения штаба фронта — надо было спасаться, — дал команду отходить. Фланг брусиловской армии обнажился, 48-я дивизия вместе со своим начальником Корниловым попала в окружение.

Офицерам действующей армии выдавали толстые, в чёрном ледериновом переплёте полевые книжки. Книжки эти были специально выпущены официальным поставщиком его императорского величества военно-учебных заведений Березовским. Полевая книжка — штука удобная, качественная бумага хорошо горела, шла на растопку костров и курево, Корнилов выдирал из книжки страницы, писал на них донесения и отправлял в штаб армии.