Камер-фрейлина императрицы. Нелидова

   — Но обстоятельства таковы, что я умоляю вас выслушать меня. Только выслушать, ваше высочество, и ничего больше. Вам делать вывод, заслуживают ли мои слова вашего внимания.

   — Я не хотел бы вас обижать.

   — Ни о какой обиде не может быть и речи. Я заранее принимаю ваши возражения, негодование и прямой гнев. И всё же готова рискнуть. Ваше высочество, скажите откровенно, был ли случай, когда я обманула вашу доверенность и ожидания, предала вас не в делах — просто в мыслях? Я могла быть надоедливой, неумной, скучной, но разве хоть раз я руководствовалась чем-либо иным, чем вашими интересами?

   — Я никогда вас ни в чём подобном не обвинил. И не подозревал.

   — Тогда подарите мне десять минут вашего терпения, всего десять минут, ваше высочество.

   — Вы так возбуждены.

   — Да, возбуждена, потому что предчувствую недобрый замысел в отношении вас. Замысел, который можно — ещё можно! — разрушить.

   — Говорите.

   — О, благодарю вас, сир!

   — Вы опять прибегаете к этому титулу!

   — Потому что он как никогда близок к вам, ваше высочество, если ...если вы проявите совсем немного доброй воли.

   — Значит, речь пойдёт об Александре. Это исключено!

   — Но вы подарили мне десять минут, ваше высочество, и я ещё ими не успела воспользоваться. Я хочу вам напомнить, как вы переживали то обстоятельство, что новорождённый Александр Павлович был отдан императрицей под опеку посторонних воспитателей.

   — Вопреки моему желанию и моей воле. Тогда вы утешали меня тем, что ко времени его совершеннолетия он уже освободится от опеки императрицы и вернётся к своему отцу. Что же из этого вышло?

   — Всё, как и предполагалось.

   — Вы дразните меня, Катерина Ивановна!

   — Нет, нет, сир. Что означает эта свадьба — на несоответствующей невесте и раньше всякого положенного срока?

   — Ах, вы согласны с возмутительностью этих обстоятельств?

   — Ещё бы, ваше высочество! Это признает каждый человек.

   — Кроме императрицы, которая способна на любую глупость, чтобы унизить и больнее задеть меня.

   — Да, но в этом случае императрица просчиталась!

   — Каким это образом?

   — Самым очевидным. Женатый Александр Павлович полностью выйдет из-под опеки императрицы. От него вынуждены будут отступиться все эти бесконечные наставники и — скажем так — агенты влияния императрицы. Теперь у её величества не будет ни малейших оснований противодействовать вашим постоянным — я подчёркиваю, постоянным! — встречам с сыном. Вы сможете взять окончание действительного образования Александра Павловича в свои руки, заинтересовать его военным делом, манёврами, маршами. Это будет естественно, и это поддержит Константин Павлович, который всё время к подобным занятиям стремится. Разве это не верно, ваше высочество?

   — И вы думаете...

   — Сир, это совершенно очевидно! А ранняя женитьба... Что ж, обретя официальную супругу, ваш сын сможет в дальнейшем руководствоваться велениями собственного сердца. Пройдёт несколько лет, и его сердце заговорит.

   — Но мне отвратительно видеть само по себе это гессен-дармштадтское отродье в моём дворце.

   — Ваше высочество! Разве этот проигрыш не покажется вам совсем ничтожным по сравнению с обретением двух, казалось бы, потерянных сыновей? Оба великих князя, даже для простого соблюдения приличий, будут отпускаться императрицей к вам.

   — Так чего же вы добиваетесь?

   — Чтобы вы удостоили сегодня своим присутствием праздник освобождения сына, ваше высочество, и превратили его в торжество справедливости.

   — А как же бесчисленные педагогические усилия императрицы? Вы считаете, они могут пройти бесследно?

   — Я могу ошибаться, ваше высочество, но я в этом уверена. Вспомните, как много науки, дидактики и как мало человеческого тепла сообщила императрица своим внукам. Она написала «Бабушкину азбуку» с поучительными историями, которые способны усыпить, если не уморить, каждого человека, тем более ребёнка.

   — Сочинила, кажется, длинные наставления воспитателю великих князей Николаю Салтыкову, которые были переданы ему при высочайшем императорском рескрипте. Он сам показывал мне их — касательно здравия и сохранения оного, касательно продолжения и подкрепления умонаклонения к добру, касательно добродетели, учтивости и знания.

   — Я знаю их наизусть, ваше высочество, потому почти такими же они применялись и к воспитанию монастырок. Уверяю вас, самое трудное было не уснуть крепким сном при их чтении, а ведь отдельные постулаты ещё к тому же были написаны на десюдепортах во всех институтских дортуарах, столовой зале, даже коридорах. Впрочем, это не было изобретением императрицы — но лишь пересказом «Эмиля» Руссо.

   — Руссо меня не интересовал никогда. Салтыков тоже не мог разобраться в сути предписаний и вполне доверился тем учителям, которых императрица-бабушка решила выбрать. Бог мой, чтобы ребёнку читал физику профессор Крафт, ботанику — сам знаменитый Паллас, математику Массон! Себе же он оставил только заботу о здоровье мальчиков и в этом, похоже, преуспел.

   — Вы обошли своим вниманием, ваше высочество, Михайлу Муравьева, излагавшего основы русского языка.

   — Да, помнится, вы мне давали для чтения что-то из его достаточно сентиментальных сочинений, совершенно ненужных будущему мужчине и военачальнику. К тому же он скучнейший моралист.

   — И ещё преподававшего Закон Божий протоиерея Самборского.

   — ...который всегда мне представлялся вполне светским человеком.

   — Он и остаётся таким. Религиозный дух ему совершенно чужд, да эта часть воспитания никогда не волновала императрицу и в нашем институте. А вы знаете, ваше высочество, предполагаемая супруга вашего сына имеет одно несомненное достоинство.

   — Вы его уже сумели обнаружить, Катишь?

   — О, вы ни за что не догадаетесь, в чём именно оно состоит. В превосходном, очень красивом голосе.

   — Она ещё и поёт?

   — Нет-нет, она чудесно рассказывает, и ваш сын успел сказать, что вместо чтения книг теперь будет предпочитать её рассказы о книгах, которые сами по себе ему порядком надоели.

   — Что ж, Катишь, вы добились своего. Пожалуй, я буду на венчании.

   — И тем осчастливите своего сына, ваше высочество. Это чудесно!

— Итак, Безбородко, самое время подвести итоги с нашими дорогими Господином и Госпожой Вторыми. Даже моё терпение не безгранично, а они злоупотребляют им всё вновь и вновь. Начать с того, что сидение в Гатчине уже переходит все границы. Великий князь в полном смысле слова живёт там как в осаждённой крепости и не собирается ни сдаваться, ни переходить в наступление. На эту изоляцию уже стали обращать внимание иностранные послы. Ты сам, Александр Андреевич, доставлял мне иностранные газеты с совсем не лестными для русского престола комментариями. Эти пасквили продолжаются?

   — Они не могут не находить своего продолжения, ваше величество. Россия слишком большая держава, чтобы не привлекать к себе постоянного внимания.

   — Опять общие рассуждения. Если ты собираешься меня ими успокоить, то зря. На этот раз я не пойду на поводу твоих колыбельных песен.

   — Но это истинная правда, ваше императорское величество, и стоит ли тратить ваше внимание на подобные мелочи?

   — Стоит. И даже очень. Вспомни, чем кончилась моя снисходительность в отношении великого князя во время Шведского похода? Заговором в его пользу! Который, скажешь ты, удалось вовремя предотвратить. Всё верно. Но ведь это первая такая явственная попытка. И ты знаешь, кого я в ней виню? Эту вашу безобидную крошку Нелидову!

   — Вы придаёте этой женщине такое значение, ваше величество? Не результат ли это бесконечных наговоров великой княгини? Вы сами придерживались той точки зрения, что раздор между двумя этими особами в определённом смысле полезен.