Борьба за Краков (При короле Локотке)

Топорчик, задетый за живое, отступил назад.

— У каких чужих будете вы искать помощи? Милостивый Государь, не увлекайтесь надеждами! Никто вам не поможет, а погубить вас могут легко. Подождите, может быть, настанут лучшие времена, и вы тогда спокойно доживете свой век в Куявах.

Локоток отвернулся от него и не ответил ему ни слова. Помолчав немного, он сказал уже более спокойным тоном:

— Жаль мне, что я заставил вас встать с теплого супружеского ложа. Жена, наверное, беспокоится о вас. Возвращайтесь же скорее, чтобы не бранила вас. Мне тоже надо хорошенько отдохнуть: долго еще придется мне скитаться от ворот до ворот, пока найду людей с мужественным сердцем. Пока нужна мне хоть небольшая горсточка, чтобы я мог напасть с ней на какое-нибудь гнездо!

Говоря это, он отошел от Топорчика и, не глядя на него, стал греть руки у огня.

Мечик шел за ним нахмуренный, пристыженный и сомневающийся. И стыдно было ему, и страшно решиться.

— Милостивый государь, не расставайтесь со мной в гневе, — сказал он. — Может быть, я и ошибаюсь. Жаль мне вас. Сколько у вас людей, князь?

Локоток со смехом обернулся к нему.

— Пока у меня нет и полсотни, но у меня есть больше, чем войско, у меня огромная воля и несокрушимая вера в Бога. Ксендз Стах, мой духовник, говорил мне когда-то, что вера двигает горами, а моя вера — может крепость разрушить! Скажу вам более, — прибавил он. — Если бы ты всех нас обшарил, ты не нашел бы при нас и десяти гривен. Нет у меня ничего, жену мою из милости кормит бедный мещанин, а вы, отцы которых ходили в поход вместе с моим, вы, потомки старого рыцарства, — вы меня оставляете. Знаете, что я вам скажу: не пойдет со мной шляхта, я пойду в хаты, к крестьянам. Они уж пойдут за мной, а вам будет стыдно.

Топор нахмурился, тяжело ему было это слушать, но так велика была его уверенность в чешском могуществе, что и это на него не подействовало.

— Дай Боже, милостивый государь, чтобы вы совершили чудо, — отвечал он холодно. — Нам думается, что с кем бы вы ни пошли, с шляхтой или с крестьянством, но если враг будет во много раз превосходить ваши силы, то вы только напрасно прольете кровь.

Князь стоял, пристально глядя в огонь.

— Михаил, — обратился он к одному из своих людей, — вели седлать лошадей. Нам опасно оставаться здесь днем: день нам так же изменит, как и люди. Мы должны забраться подальше в лес, чтобы нас не захватили босковичевы слуги.

Говоря это, он с язвительной улыбкой обернулся к Топору.

— Значит, люб вам пан Ульрих? — спросил он. — Я слышал, что он мягкий и гладкий человек. Шляхту принимает по-приятельски, лежа в постели, а кто не по нраву придется, сажает без суда в крепости на валу? Да и денежки от вас высасывает получше меня, хотя вы и на меня кричали, что я с вас много брал; но я заботился о пользе государства, а для себя мне ничего не надо, у меня и тогда был плащ немногим лучше теперешнего.

И с усмешкой князь тряхнул полой своей серой сукманки. Топор слушал, и сердце его разрывалось на части.

— Куда вы думаете ехать отсюда? — тихо спросил он.

— Трудно мне ответить тебе на этот вопрос, Мечик, — печально сказал Локоток. — Поедем, куда глаза глядят. Я был у Шреняв, кланялся Яксам, просил Топоров, заглянул к Ружицам, и везде меня встретили так же, как и вы. Любим, жалеем, идти не можем! Соловья баснями не кормят. Попробую счастья в другом месте.

— Только бы опять не пришло несчастье. Оборони, Боже! — прервал его Топор. — Около Кракова повсюду шныряют чехи.

— Знаю я это, — отозвался Локоток, — но они бродят небольшими отрядами; если бы мы их встретили, мы бы с ними справились.

Он окинул своих приближенных бодрым взглядом, и те весело кивнули ему головой, как бы говоря: "Э, что там, мы не боимся". Выждав немного, Топор снова заговорил, понизив голос, чтобы не слышали другие:

— Милостивый князь, столько уж лет вы боретесь и ничего не добились. Очевидно, того, чего вы желаете, невозможно достигнуть.

К чему же обольщать себя ложными надеждами?

— Ошибаешься, Мечик! — вскричал Локоток. — Если и десять раз не удастся, надо все-таки надеяться, что на следующий раз будет счастье. Я буду воевать до смерти. Со мною Бог. Ваш законный король должен добиться своих прав. Этот баба Вацлав, что прячется под хоругви во время бури и даже кота боится, неужели он уж так мне страшен?

— Не он сам, а его приближенные и приверженцы! — со вздохом возразил Топор.

Но князь уже не слушал его. Он заметил стоявшего неподалеку Збышка и дружески кивнул ему головой.

— Слушай, старик, согрей-ка мне чего-нибудь теплого, мне пора ехать. Если, даст Бог, буду в замке в Кракове, поблагодарю тебя за гостеприимство. Петухи поют, должно быть, уж второй или третий час ночи, а утро холодное. Живо, согрей мне чего-нибудь! Хорошо, что хоть буря стихла. Нескоро удастся нам теперь попробовать горячей пищи!

— Милостивый государь, — взмолился Топор, — пока еще темно, вы можете безопасно доехать до Балиц. Я вас сам провожу. Отдохните у меня. Вас там никто не будет искать и никто не выдаст.

— Спасибо, — холодно сказал Локоток. — Я уж отдохнул, с меня довольно; дольше отдыхать мне некогда. Пора ехать.

Взглянул на своих.

— Кони не голодны?

Один из людей сделал отрицательный знак головой. На очаге грелось что-то в горшке. Збита и Збышек хлопотали около огня. Маленький пан отряхнул плащ, поправил его и подтянул, уже не обращая внимания на опечаленного Топора.

Тот стоял, пристыженный холодным обращением князя, но не знал, что сказать: уж сказал все, что мог.

А князь, как нарочно, прибавил еще:

— При случае, Мечик, скажешь Босковичу, чтобы он не мучил людей, посылая их в погоню за мной, я живым все равно не дамся. Уж раз чехи предательски поймали меня и заставили дать позорную присягу, но другой раз они этого не дождутся. Я еще и до сих пор не могу переварить того кусочка кожи, на котором оттиснута моя печать. Рад бы кровью замазать это писание, в котором я обещал им быть в Праге. Да, пошел бы я в эту Прагу, да только иначе! — со вздохом вырвалось у него.

В это время ему подали кубок с горячим напитком, и пока он пил, один из его приближенных, в шлеме и рукавицах, подошел к нему и напомнил, что пора ехать. Локоток поправил доспехи, подозвал к себе Збышка и сказал ему:

— Старик, ведь ты хотел дать мне сына? Пусть сядет на коня и едет со мной; не бойся, я ему зла не сделаю.

— И он, и конь его готовы к отъезду, — отвечал Збышек, склоняясь к коленам князя, — возьмите его себе, милостивый государь. Сила у него большая, да и язык неплохой.

Услышав это, князь украдкой взглянул на Топора.

— Ну, — сказал он, смеясь, — хорошо, что хоть один воин нашелся. По нынешним временам — и то слава Богу. Бог не без милости.

А старику сказал:

— Пока я жив, и сын твой не погибнет.

И, проговорив это, быстро пошел к дверям, в то время как Мартик наспех прощался с отцом и матерью, кланяясь им в ноги и испрашивая их благословения. Молодец был искренно рад тому, что нашел себе такую опасную и полную всяких случайностей службу, которая была ему особенно по нраву. Отец говорил ему что-то на ухо, а все остальные домочадцы окружили его, провожая до ворот. С ними шел и Топор, не смея приблизиться к князю.

На дворе едва брезжил рассвет, и легкий предутренний ветерок колебал верхние ветки деревьев.

Небольшой отряд всадников, окружавший Локотка, двинулся в путь под предводительством Мартика, который лучше других знал окрестности, и, выехав на лесную тропинку, скоро исчез из глаз людей, следивших за ним у ворот усадьбы. Холод свободно проникал в дом сквозь открытые двери, которые Збышек забыл прикрыть, и раздувал пламя в очаге. Топор, вернувшись в комнату, в раздумье сел на лавку. А Збышек только теперь, оправившись от первого впечатления всей этой сцены, сообразил, что он сам по милости Топора занимает эту усадьбу и что не мешало бы ему получше принять и угостить его, чтобы он уехал без гнева. Пришло ему в голову, что и на отъезд Мартика он мог взглянуть как на обиду себе, как будто этим поступком хотели показать ему пример преданности. Он уже поглядывал на него с тревогой и обхаживал его то с той, то с другой стороны в надежде, что тот сам заговорит или хоть взглянет на него, но Мечик сидел, как врытый, и долго молча смотрел в огонь. И видно было по его нахмуренному лицу, что сердце его полно горечи.