Коридоры кончаются стенкой

Патологическая ненависть к первым секретарям городских, районных комитетов ВКП(б), с которыми по долгу службы Малкину нередко приходилось вступать в тесный контакт, поселилась в его сердце давно. Но особенно ощутимо проявилась в Сочи с первых дней работы в должности начальника горотдела НКВД. Возненавидел он их за серость и лицемерие, за жажду власти, склонность к предательству, за стремление командовать везде и всеми, вершить дела и судьбы единолично и перекладывать ответственность за допущенные ошибки на подчиненных.

В принципе ему было наплевать на то, как строит свои отношения городской или районный комитет с кем бы то ни было. Однако вмешательства в дела НКВД, тем более — в святая святых этой службы — агентурную работу, Малкин допустить не мог.

И когда в первые дни работы в Сочи первый секретарь райкома Осокин потребовал представить ему для ознакомления в порядке контроля личные и рабочие дела агентов, Малкин заявил категоричное «нет». Осокин не смирился. Желание проникнуть в тайны совершенно секретной службы ГО НКВД перебороло здравый смысл и он, не поставив даже в известность Малкина, поднял вопрос об агентуре на очередном заседании бюро горкома партии. Не вникая в суть, поставил вопрос ребром: обязать Малкина представлять в райком полную информацию об агентах и проводимой ими работе по первому требованию ответственных работников городского комитета партии.

Со свойственной ему импульсивностью Малкин соорудил на левой руке комбинацию из трех пальцев и, тяжело опустив ее на стол перед Осокиным, мрачно произнес:

— А вот этого не хотели? Может, вам еще и с присыпочкой? — Он потряс щепоткой над «комбинацией», словно солью посыпал. — А может, кто-то желает еще и камеру в местном ДПЗ с видом на море? Камеру я вам устрою в кратчайший срок даже если не будет на этот счет решения бюро.

Члены бюро, как по команде, опустили головы и затаились, с опаской поглядывая на немудреное малкинское сооружение.

— Слушайте меня внимательно все, в том числе и вы, товарищ Осокин: отныне и навсегда каждый случай обращения ко мне по вопросам агентуры буду рассматривать как вражескую вылазку или попытку использовать совершенно секретную оперативную информацию в преступных целях. Командовать собой в этих делах никому, в том числе и вам, товарищ Осокин, не позволю. Райком будет получать от меня информацию в объеме, установленном Наркомвнуделом, и под личную ответственность первого секретаря. Если содержащиеся в ней сведения станут достоянием кого бы то ни было, первый секретарь будет нести ответственность в соответствии с законом. А вообще, уважаемые члены бюро, я бы вам посоветовал заниматься своими партийными делами. У меня как у члена партии к вам очень много серьезнейших претензий. Вы основательно обюрократились. Не бываете в низовых организациях. В лицо знаете лишь тех секретарей парткома, к которым обращаетесь по личным вопросам. Самокритика глушится. Партпропаганда не развернута, массовая агитация хромает на обе ноги. Нами вскрыто немало фактов притупления классовой бдительности, сползания отдельных коммунистов с большевистских позиций. Подавляющее большинство парторганизаций не мобилизовано на разоблачение и уничтожение врагов партии и народа. А может, вы намерены разоблачать их при помощи моей агентуры? Или, наоборот, с помощью полученной информации о ее работе мешать разоблачению? Я думаю, на очередном заседании бюро, а еще лучше — на пленуме у вас хватит партийной принципиальности обсудить вопрос о работе бюро, а точнее, о серьезных недостатках в работе бюро и его первого секретаря товарища Осокина. Учитывая сказанное, предлагаю вопрос об агентуре НКВД, поднятый Осокиным, с обсуждения снять и впредь ни одного вопроса о деятельности госбезопасности без согласования со мной на обсуждение бюро не выносить.

Отповедь Малкина была столь неожиданной, уничижающей и многообещающей, что никто из присутствующих не решился нарушить возникшую после его монолога тишину. Все глаза с трусливой надеждой обратились к Осокину, а тот торопливо перебирал бумаги на столе, делая вид, что ищет потерявшийся документ, и собирался с мыслями. Наконец, решительно хлопнув корками первой попавшейся папки, отложил ее в сторону и уныло, пряча глаза, просипел пересохшим ртом:

— Товарищи члены бюро! Поступило предложение товарища Малкина, чтобы затронутый вопрос с обсуждения снять. Я думаю, товарищи члены бюро, что хорошо аргументированное предложение товарища Малкина о снятии вопроса с обсуждения следует принять, тем более что вопрос этот в повестке дня не значится и возник походя. Кто за это, прошу поднять руки. Так. Кто против? Нет. Кто воздержался? Тоже нет. Принимается единогласно.

В горотдел Малкин явился взбудораженный и окрыленный. Кажется, ему удалось нокаутировать спесивого Первого, и тот отказался продолжать бой. Как он поведет себя после, когда пройдет страх? Ринется с жалобой в крайком и там, особенно не разбираясь, как это принято в партийных инстанциях, примут решение? Надо упредить. Надо немедленно связаться с УНКВД.

Он позвонил Евдокимову, рассказал о случившемся.

— Меня, Ефим Георгиевич, настораживают не амбиции первого: для партработников такого уровня это естественно. Зачем он так нахраписто лезет в рабочие дела агентов? Что его там интересует? Я очень подозреваю в нем замаскировавшегося врага.

— Логично мыслишь. Возможно, так оно и есть. Но ты с мерами не торопись. Возьми его под контроль. Дай увязнуть покрепче. А с Шеболдаевым я переговорю немедленно. Подготовлю на случай, если тот позвонит. Других вопросов нет?

— Только этот.

— Как работается на новом месте?

— Наследство тяжелое.

— Потому я и направил туда именно тебя. Выправишь положение — в долгу не останусь. Ты меня знаешь. Молодец, что позвонил. Возникнет неотложка — действуй без согласований, время не теряй. Я тебе доверяю и всегда поддержу. Ягода к тебе не собирается?

— Не в курсе. Информации пока не поступало.

— Поступит — звони немедленно.

— Обязательно.

— Ну, будь здоров.

Беседа с Евдокимовым вполне удовлетворила. Настроение поднялось. Он прошелся по кабинету, насвистывая полюбившуюся мелодию.

«Черт возьми, даже не с кем поделиться радостью! — Малкин грустно вздохнул. — Надо вплотную заняться кадрами: без преданных людей дело не склеится».

11

Засветло Малкин был уже на ногах. Сработала привычка поздно ложиться и рано вставать. Взглянув на спящего Кабаева, предупредил жену, чтобы не будила его, выпил кофе и вышел из дома. Алексей возился с машиной во дворе на бетонированной площадке. Завидев хозяина, сел за руль и запустил двигатель.

— В отдел? — спросил коротко, когда Малкин тяжело плюхнулся на сиденье.

— В отдел. Как спалось?

— Нормально.

— Сегодня поездок не будет. Можешь заняться машиной.

— Отлично! — обрадовался шофер. — Я как раз хотел просить вас об этом. Что-то карбюратор выкомаривает.

— Вот и приведи в порядок. На этой неделе поедем в Ростов.

— Надолго?

— Как придется.

— Понял. Значит, минимум на три дня.

Малкин промолчал. Было не до разговоров. С похмелья кружилась голова, подташнивало, ноги подрагивали и заплетались.

Когда шофер подрулил к подъезду горотдела, он неуклюже выбрался из машины и пошел, пошатываясь, тяжело ухая по ступеням. Молча выслушал доклад оперативного дежурного и, кивнув в знак одобрения, пошел к себе. В кабинет вошел через запасной ход; минуя приемную. Не успел сесть за стол, позвонила секретарь.

— Иван Павлович, извините за беспокойство, здравствуйте!

— Что случилось? — спросил недовольно, не отвечая на приветствие.

— К вам сестра-хозяйка дачи Ворошилова. Галина Лебедь.

— Что ей нужно?

— Говорит, по личному вопросу.

— Для личных вопросов есть приемные дни.

— Она очень просит, Иван Павлович! Говорит, что дело сверхсрочное и чрезвычайно важное.

— Я занят. Пусть ждет, если невтерпеж. Я приглашу.