Хозяин с кифарой (СИ)

— Рабы! Я дарую вам свободу. Отныне вы — свободны! Я разрешаю вам бить, грабить и убивать своих хозяев. Хватит им издеваться над нами! Они того заслужили!

Со всех сторон раздались вопли одобрения. Рабы смеялись, размахивали руками, подпрыгивали от счастья, хлопали в ладоши и обнимали друг друга. Я взглянул на Леонида. Мне трудно сказать, какие чувства выражало его лицо — скепсис или мрачность, но только оно не было весело.

Затем конные охранники, пробираясь сквозь толпу, снова призвали народ к тишине, и Спартак продолжал:

— Отныне я — единственный ваш повелитель. Хозяева больше для вас никто. Но свободу нужно защищать. Рабы, вступайте в ряды моей армии! В городе достаточно бронзовых статуй, чтобы вылить из них копья всем добровольцам! Ура! [16]

— Ура! — гулом отозвалась ему толпа.

Спартак говорил что-то еще, но мы стояли поодаль, так что его голос терялся в гуле. Затем стали перебираться за кордон те рабы, что хотели присоединиться к армии Спартака. Люди Спартака раздавали им красные ленточки. Но вот туда же за кордон перелез бродяга в лохмотьях. Он закричал:

— Я римлянин, но беден, как мышь, что живет в храме Аполлона. Хочу грабить богатеньких вместе с твоим войском! Чтобы мне разжиреть хотя бы до ранга крысы, а то в мышах больно обидно ходить!

Толпа рассмеялась. Те, кто раздавал ленточки, несколько замешались, и один из них подошел посоветоваться к Спартаку. Но тот категорически мотнул головой, и кто-то из его свиты громогласно объявил:

— Мы сражаемся за свободу, а свободным римлянам она не нужна. Поэтому в нашем войске место лишь рабам [17].

В это время Леонид дернул меня за тунику.

— Хватит глазеть, пошли! — сказал он тихо.

Мы стояли в хвосте толпы, так что выбраться нам было нетрудно. Мы пошли обратно окольными переулками и дворами, избегая широких улиц.

— А ты теперь свободен, — сказал я Леониду.

Тот в ответ лишь махнул рукой:

— Это такая свобода… Настоящая свобода — это когда ее получают по закону. А когда дезертир и гладиатор становится диктатором, ему убить что муху, что человека — раз плюнуть; поэтому, считай, в рабство попадает все население страны.

Мне было обидно считать себя рабом — я все-таки родился свободным. Я что-то лепетал о свободе, а трупы, разбросанные на улицах, говорили о том, что на войне свободные и рабы пребывают в равном положении. В конце концов, я что-то очень некстати ляпнул про плетку, что задело Леонида.

— Что до плетки, — сказал он с чувством, — то да, когда бьют плеткой, больно и обидно. И хозяин меня бил. Но он не только бил, он сделал мне много хорошего. Он дал мне образование на свои средства, он даже нанимал мне учителя философии. И я собираю ему выкуп. Я хочу жить на свободе, но в обществе, где не переплавляют статуй на копья.

Мы уже дошли до переулка, куда он должен был свернуть, чтобы попасть к себе домой, но он пошел проводить меня до двери. По дороге он расспрашивал меня о моих познаниях и, узнав, что я умею бинтовать раны, даже меня похвалил: «Так к тебе уже можно записаться на прием!» Ему, видимо, не хотелось обсуждать со мной плетки и свободу.

Дома я рассказал Фульвии, что видел, и пошел в больницу к Никандру рассказать то же самое. После чего Никандр поручил мне растирать семена льна для мази. Затем он послал меня в дом за оливковым маслом. Я уже было подошел к входной двери, когда ее изнутри открыла Фульвия, направлявшаяся из дома с кувшином на кухню.

И тут мы услышали крики и обернулись. Из соседнего дома выскочила испуганная Фания Младшия, совсем голая, и с криком побежала по улице в нашу сторону, а вслед за ней с бранью мчался пьяный солдат армии Спартака. Он нагнал ее и схватил, когда она почти подбежала к нам.

— Ах ты разбойник, насиловать честную девушку, а ну, оставь ее, мерзавец! — закричала Фульвия и с кувшином в одной руке и подбоченясь другой пошла в наступление.

Но пьяный солдат на ее окрик не реагировал, а тащил упиравшуюся Фанию обратно. Долго не думая, Фульвия подбежала к нему и окатила его водой из кувшина. Не разжимая рук, пьяный оглянулся и, увидев перед собой женщину, со злобой прошипел:

— Убирайся, ведьма старая, пока не убил!

Но нашла коса на камень. Фульвия была не из трусливых.

— Ах ты так, мерзавец! — вскрикнула смелая женщина и обеими руками вцепилась в руку негодяя, расцарапав ее своими ногтями.

Тот невольно разжал руки, и Фании удалось улизнуть и проскочить в открытую дверь дома Никандра. А взбешенный солдат развернулся и с размаху ударил Фульвию кулаком в лицо. Но отважная женщина как вцепилась в его правую руку, так продолжала за нее держаться. Тогда пьяный выругался, сплюнул, выхватил из-за пояса нож и ударил вцепившуюся в него «старую ведьму» рукояткой по голове. Фульвия упала замертво на мостовую, и около ее головы образовалась лужа крови.

Я что есть мочи завопил:

— На помощь! Помогите!

Солдат увидел сотворенное, испугался моего вопля и убежал. Я подбежал к Фульвии, но ее лицо окаменело. И сердце мое чуть не остановилось от ужаса от мысли, что она мертва. А она была мертва на самом деле. На мой крик первым выскочила Калиса:

— Матушка! — закричала она, подбежала к убитой и бросилась целовать ее в лоб на мостовой. Следом выскочили из своей задней комнаты услышавшие шум хозяин, то есть Публий Домиций, и Квинт Лентул.

— Удар в висок, она мертва, — констатировал Квинт Лентул.

Калиса громко заголосила и продолжала целовать мертвую в щеки.

— Не кричи и иди домой, — сказал ей хозяин.

Но бедняжка не послушалась, и ему пришлось оттащить ее от трупа матери силой. Калиса громко рыдала. Хозяин надавал ей оплеух, и она стала рыдать тихо. Ее затолкали в дальнюю комнату и заперли на крючок. Потом к ней пришла Фания Младшая, одевшаяся в тунику Фульвии, и они тихо скорбели вместе. Как потом выяснилось, эти суровые меры не были напрасными. В ту ночь солдаты Спартака изнасиловали много девушек и женщин, и не гнушались девочек-подростков.

На следующий день тело Фульвии спешно сожгли на погребальном костре во внутреннем дворике. Когда костер догорел, Никандр взял пепла из этого костра, поцеловал его и приложил к груди. В глазах его стояли слезы. Это было в первый раз в жизни, когда я видел, чтобы он плакал.

Глава 6

Как ни было велико горе Никандра, а он продолжал работать в больнице — работа вообще самая большая утешительница в горе. Стряпать теперь к нам приходила Фания Младшая — из благодарности за свое спасение. Она не брала никакой платы, но, конечно, куда ей было до Фульвии в кулинарном искусстве? Теперь мы большей частью питались ячменными лепешками и похлебкой из бобов, поскольку с приходом Спартака все крестьяне и лавочники все попрятали, так что мяса было купить негде.

А далее случилось совсем неожиданное происшествие: в нашу больницу с когортой охранников явился сам Спартак. Он, видимо, упал, во всяком случае пришел к нам с вывихом головки лучевой кости левой руки. Он сильно ушиб руку и разодрал кожу. Двое его охранников остались в приемной, остальные вышли. Как и подобает вождю, держался он молодцом: не только не стонал, но даже не поморщился, когда Никандр вправлял ему кость на место — а ведь это больно; видимо, сказывалась гладиаторская выправка. И к креслу его не привязывали, как привязывают других пациентов с вывихами. И беседа вождя рабов и Никандра выглядела так.

— Ты, говорят, раб? — спросил Спартак, пока Никандр возился с его рукой.

Никандр кивнул:

— Да, я родился рабом и всю жизнь был рабом Публия Домиция.

— Я дарую тебе свободу, — заявил Спартак с тем же видом, с каким, по моему мнению, об этом бы заявил Александр Македонский, т. е. с некоторым величием в голосе.

— Спасибо, — поблагодарил Никандр скромно и, немного помолчав, добавил: — А твои люди убили мою жену. Я ее очень любил.