Тайна поповского сына

Полковник посулил, что не позволит-де своим солдатам забижать крестьян. Воевода посулил, что раньше двух недель не пустит полковника в Артемьевку, комиссар да приказные обещали за все при описи назначать хорошую цену.

Все это стоило недешево, но делать было нечего.

Астафьев, с которого также неправедно взыскивали, да притом еще за целые двадцать лет, не мог собрать и одной четверти. Ужас обуял его и за себя, и за сына. Нищета, гибель всей будущности Павлуши!.. Отчаяние охватило помещиков. Длинные руки, как щупальцы чудовищного, гигантского паука, притянулись к ним из Петербурга…

Истекали последние дни отсрочки, дорогой ценой купленной у воеводы, и погромы начались.

Во главе саратовского гарнизона стоял майор Генрик Генрикович Брант, отправленный сюда по рекомендации Миниха для поправления своих финансовых обстоятельств. И действительно, много он не говорил, но воевода боялся его пуще огня. Стоило немцу сказать, что он пишет рапорт в Петербург, как воевода уже раскрывал свой кошель. С воеводой у него завелась даже своеобразная дружба. Они часами сидели вместе и бражничали. Высокий, толсторожий немец, с словно налитыми глазами, со щетинистыми, рыжими волосами, пил вино кружка за кружкой, без конца курил и слушал болтовню воеводы, едва понимая десятое слово.

Иногда он тоже начинал говорить, и воевода тоже понимал очень мало, но громко вторил немцу, когда тот, бывало, расскажет что-нибудь, для себя видимо смешное, и загогочет на весь дом.

Генрик Генрикович, которого воевода, а за ним и весь город, звал Андрей Андреевич, был скуп и жесток. Он понял, для чего его послали: во-первых, для его собственной выгоды, чего он никогда не забывал, и, во-вторых, поддерживать дисциплину и выучить солдат. Как в первом, так и во втором его усердие не знало пределов.

Он радовался, когда предстояла «экзекуция» в какой-нибудь уезд. Тогда он весело потирал руки и поздравлял солдат «с походом», на что солдаты угрюмо и злобно молчали. Но дисциплину он ввел такую, что у него в строю, как говорится, дышать боялись. И было от чего. Даже привычные люди приходили в ужас от его жестокостей. Он никогда и ничего не прощал. Вид невычищенной пуговицы, непочерненного ремня приводил его в холодное бешенство, и он отдавал провинившегося солдата в «палки».

Во время ученья на плацу всегда стоял «на всякий случай» целый воз зеленых палок, и, действительно, ни одно ученье не обходилось без «случая».

Выудив теперь деньги, с кого только могли, и чувствуя, что дальнейшее промедление может навлечь на них неудовольствие Петербурга, милые друзья Бутузов и Брант решили двинуться «в поход». Этот поход им обоим сулил хорошую добычу. Но надо сказать правду, воевода хоть и был корыстен, но все же не любил и не хотел доводить дело до крайности. Все же это были люди свои, кровные. Были и друзья у него среди помещиков, кем много лет кормился он. Его желание было, чтобы, по возможности, и волки были сыты, и овцы целы. Не таков был Брант.

Он и приехал в Россию как в мирно завоеванную страну. Он чувствовал себя в этой стране победителем и теперь собирался в настоящий поход.

И поход начался.

V

«ЭКЗЕКУЦИЯ»

Шумела и бурлила взволнованная Артемьевка.

На поляне перед церковью собрался сход. Пришли голосить и бабы, но их отогнали.

В шуме сотен голосов ничего нельзя было разобрать. Зловещим гулом неслись отовсюду угрозы. Молодые парни явились на сход с рогатинами, вилами, дубинами и топорами.

— Нечего слушать! Не дадим своих животов! — гудела толпа.

Наиболее благоразумные старались сдержать эту бурю. Но их никто не слушал. Всем уже было известно, как сожгли Богучаровку, соседнего уезда деревню. Отряд уже направился в вотчину Кочкарева. С этим отрядом шел сам Андрей Андреевич, так как вотчина Кочкарева была самой обширной, и там неустрашимый Брант ждал наибольшего сопротивления.

Среди всех особенно был устрашен надвигавшейся грозой Семен.

Он не боялся за себя, за свое имущество, что было взять с него?! Но он боялся, что во всеобщем смятении погибнут труды многих лет. Он спешно очищал свой убогий сарайчик, запаковывал свою волшебную птицу, прятал чертежи и инструменты, почти готовые новые крылья, опытов с которыми он не успел довести до конца, на изготовление которых он затратил так много времени и кропотливого труда. Все свое имущество он аккуратно поместил в большой ящик и собирался отвезти его на ручной тачке на сохранение к боярину.

Покончив с укладкой, он поспешил на сход.

В это же время прискакал в Артемьевку и Артемий Никитич.

При виде его крестьяне обнажили головы и смолкли.

Артемий Никитич слез с коня и вошел в почтительно расступившуюся перед ним толпу.

— Все отдал я, что имел, — начал он глухим, надорванным голосом, и этот голос, при наступившей мертвой тишине, был явственно слышен до последних рядов толпы.

— Все отдал я, — повторил он, — отдали и вы, православные, видит Бог, ничего я не жалел.

Толпа загудела.

— Батюшка, боярин, — раздались отдельные голоса, — все за тебя, не выдадим тебя супостату, басурману.

Сложилось впечатление, что люди готовятся к бою с наступающим врагом. Кочкарев понял это.

— Нет, православные, — снова заговорил он, — всемилостивейшая императрица требует того. Повиноваться должно, знаю, что ввели в заблуждение всемилостивейшую государыню нашу Анну Иоанновну, но все назад получится. Будьте спокойны, православные. Не возьмут лишнего. Бросьте ваши рогатины да дубье, добра не выйдет из этого. Хуже будет. Покоритесь. Потерпите.

— Совесть-то у них волк съел, — раздался из толпы голос.

— Потерпите, — продолжал Кочкарев, — все перемелется.

Толпа снова заволновалась.

— Все животишки отберут!

— Спалят!

— Убьют!

Раздались озлобленные голоса.

— Что сделали с Марьевкой.

— С Богучаровкой.

— С Заозерьем.

— На правеж!..

— Прости, боярин. Чтим тебя, отца родного.

— И тебя съедят…

Буря гневных голосов росла… Вышел отец Петр.

— Братие, православные, — начал он.

— Молчи, не твое дело, — раздались угрожающие крики, — уйди от греха.

Отец Петр торопливо спрятался за Кочкарева.

— Колдун накликал беду.

Это кричал рыжий взъерошенный парень, по прозванию Васька Косой, известный бездельник и вор.

Но в минуту страшного напряжения толпы этот пронзительный крик подействовал. Толпа смолкла.

— Это Сенька, поповский сын, — истошно кричал тот же голос, — сам видел, православные, как он птицу деревянную пущал. Наколдовал, чертов сын, пустил ее туда. Крест на том поцелую.

Глухим ропотом прокатилось по толпе имя Сеньки, поповского сына. Послышались угрожающие голоса:

— Ведун проклятый.

— В сарай к нему.

— Где он? Давай да сюда!

Сеня побледнел.

Его ужаснула мысль, что вот сейчас эта дикая толпа, не зная, на кого излить свой бешеный гнев, бросится к его сарайчику, сожжет, уничтожит его, и все, на что он надеялся, чего ждал в будущем, все погибнет.

Не помня себя, он, не думая об опасности, бросился к своему сарайчику. За ним рванулась Арина.

— Сеня, Сеня, сыночек, — причитала отчаянно она.

Этого было довольно. Толпа узнала Сеню, и с дикими криками от нее отделились человек пятьдесят и бросились за Сеней.

— О, Господи! — воскликнул Кочкарев. — Стойте, стойте! — неистовым голосом кричал он.

Но никто его не слушал.

— Коня! — закричал Артемий Никитич.

Почти мгновенно ему подвели коня. Хлестнув его плеткой, Кочкарев поскакал за Сеней. Преследовавшая Сеню толпа расступилась перед бешено скакавшим боярином.

Сеня добежал до своего сарайчика и, тяжело дыша, прижав к груди руки, остановился у двери.

Кочкарев соскочил с коня и стал рядом с ним. Толпа с угрожающими криками окружила их.

— Уйди, боярин, уйди! — звучали исступленные голоса. — Не спасешь его. Колдун! Ведун! Проклятый!

Толпа напирала.