Следопыт Урала

Согнув в полукольцо хвост, осетр спокойно замер на морозе. Казак снова опустил багор. Он повеселел, с улыбкой поглядывал на Василия и Палласа.

— Спаси бог, ваше благородие, выручили. Упустил бы рыбину-то без вас. Оплошал, вишь, Илюха-то.

— Что вы, я почти и не успел помочь. И не благородие я вовсе, а вот ученик с господином профессором.

— Платье-то господское. Вроде лекаря. А ты у него в обучении? Что ж, парень, дело хорошее, — тут он снова повел багор, — пошла рыбка! Растревожили ее в верхах, она и пошла. Не зевай, Илюха!

Скоро у проруби лежало три осетра.

— Выходит фарт вы мне принесли, а я вначале худо о вас подумал. Прощения просим.

Паллас и Василий решили пройти по реке, посмотреть, как идет лов у других. Поодаль, в соседстве друг от друга, было пробито шесть лунок. Около одной из них не было еще ни одной рыбы. С багром стоял молодой парень, нанятый из бедных казаков. Хозяином ярлыка и проруби был тщедушный писарь, крутившийся юлой вокруг и беспокойно распоряжавшийся. Вдруг казак быстро начал вытаскивать багор. Писарь от волнения чуть не свалился в прорубь. Казак рывком выдернул багор. На жале его оказалась большая замерзшая лягушка, которую парень с руганью отбросил далеко в сторону. Ее, наверное, отнесло течением из какого-нибудь ручейка.

— Фу, черт! — выругался парень.

— Глянь-кось, — крикнул молодой казак с рыжей бородой, стоявший у соседней проруби, — Митюха-то лягуху писарю поймал!

— Ну, теперь все, можно и домой собираться, — сердито проворчал писарь. — После лягухи улову не жди. А ты, черт пучеглазый, не чуял разве, что тащишь? — обрушился он на багрильщика. — Вот теперь и будем крутиться у пустой проруби.

Улов был разный. Больше всего повезло тому бородатому казаку с сыном, около которого вначале стояли путешественники. Шесть больших осетров и три белуги лежали у проруби, причем одна из белуг была пудов на 15—20. Тащили из проруби ее всей артелью набежавшие на помощь казаки.

Мороз крепчал, и Паллас с Зуевым поспешили в город, в теплые избы.

По установившейся традиции лов шел только один день. Это было сделано, чтобы маломощные казаки, продав рыбу первого улова, могли закупить лошадям корму, а себе припас. В городке рыбаков ждали специально приехавшие из центральной России купцы. Рыбу они скупали оптом. Икру тут же обрабатывали.

Через пять дней багрение возобновилось на целую неделю.

Путешественники двинулись дальше. Зимовать решено в Уфе. По легкому санному пути ехали быстро. В Уфе Никита и Василий расставались. Зуев оставался с Палласом зимовать, а Никита Соколов ехал дальше — академик поручил ему обследовать степные озера.

УРАЛ-БАТЮШКА

Зима прошла в хлопотах. Готовили к отправке в Петербург коллекции, переписывали набело записи. В начале лета снялись с места и выехали в Челябу. Теперь экспедицию сопровождал конвой солдат. Недалеко тянулась граница с Казахской ордою, которая вела себя неспокойно.

В одной из кибиток вместе с чучельником Ксенофонтом трясся и Василий Зуев. Ксенофонт. как всегда, был замкнут, молчалив, а скучавший без Никиты Василий заводил разговор то с молодым казаком Никифором, направлявшимся попутно в крепость Челябу, то с проводником и толмачом башкирином Гайнаном.

Добродушное лицо Никифора обрамляла светлая, только начавшая отрастать бородка. Васильковые глаза глядели на мир смело и радостно. Коренастый, плотно сбитый Никифор в казачьем седле сидел уверенно, будто влитый в него. А Гайнан совсем другой. Гибкий, как лоза, подвижный — ни минуты не мог без движения. Лицо скуластое, глаза темные, как смородинки, ресницы длинные, как у девушки, на голове рысья шапка.

Горячий, как его игреневый иноходец, Гайнан не выдерживал размеренной спокойной рыси. Вдруг уносился вперед, исчезал из виду. Неожиданно появлялся на придорожном пригорке и ждал, когда подъедут остальные. Его хорошо было видно на фоне голубого неба — настоящий беркут!

— Орел! — как-то высказался Никифор, благодушно покачиваясь в седле. — Хороший народ башкиры, вольный, честный, только забижают их больно...

— Вы же, казаки, и забижаете, — вмешался Ксенофонт.

— Куда нам! Тут купцов да чиновников хватает, — миролюбиво отозвался Никифор. — Вот намедни, сказывают, купец Твердышев купил возле Белорецка у башкирских старшин 300 тысяч десятин сортового леса и всего-то за триста рублей.

— Выходит, по копейке за 10 десятин, — удивился Василий, — да ведь это...

— Грабеж, — договорил за него из глубины кибитки Ксенофонт.

Разговор прервался неожиданно. В воздухе повис тревожный крик. По пыльной дороге навстречу обозу в полный намет скакал Гайнан и кричал что-то. Василий высунулся из кибитки. За Гайнаном стремительно катился какой-то большой серый клубок. Волки, или какие-то неведомые звери настигали взмыленного Гайнанова коня.

— Волки, волки! — пронесся по обозу панический крик, и все сразу смешалось. Повозки сбились в кучу, лошади храпели, рвались из упряжи, солдаты, выбираясь из телег, лязгали ружьями. Зуев ничего не мог понять. Никифор привстал на стременах, всматриваясь.

— Не волки это. Собаки!

— Собаки? — переспросил Василий. — Откуда?

Коляску, в которой ехал Паллас, понесли испуганные лошади. Ямщик, откинувшийся назад, натянул до предела вожжи, но лошади будто не чувствовали удил. Стая озверелых псов с бешеным лаем и воем неслась навстречу обозу. Пасти ощерены, глаза лютые, на загривках шерсть поднялась дыбом.

Василий испугался, отпрянул в глубь кибитки. «Разорвут на части», — мелькнула мысль. Из коляски Палласа раздался женский крик — кричала Амалия Карловна.

Раздумывать было некогда. Схватив пистолет, Василий выпрыгнул из кибитки и... остановился. Растерялся, сам не знал, что делать.

— Скорее, скорее! — кричал он неизвестно кому, в общем шуме его все равно никто не слыхал.

Никифор сохранил завидное спокойствие. Лихим посвистом послав своего вороного вперед, он ринулся к коляске. Серый лохматый пес вот-вот повиснет на храпе коренника. Никифор слету поддел его пикой, отбросил далеко от себя. Развернув коня и выхватив шашку, он рубанул второго пса. В это время раздался треск ружей, и более десятка собак с визгом покатилось по дороге.

Зуев продолжал стоять, сжимая в руках пистолет. Собачья стая так же внезапно, как и появилась, ринулась в сторону оврага. Вслед ей прозвучал еще один залп.

Отъехав несколько верст от опасного места, устроили привал.

— Ай, шайтан, ай, шайтан, — сокрушенно качал головой Гайнан, смазывая дегтем раны на груди своего иноходца, — совсем собака зверем стал, чуть коня не кончал.

— Вот тебе и волки, — зло усмехнулся Никифор.

Ксенофонт молчал, не подавая вида, что заметил, как Василий испугался, выскочив из кибитки. А Василий, чувствуя себя неловко, спросил:

— Откуда столько собак? И злые...

— Собачий яр проезжали. В него раньше падаль сваливали: мор у нас на скотину был, — пояснил Никифор, — собак и развелось. Теперь от голода одичали, остервенели, вот и нападают на обозы. Жалко саблю о собаку опоганил, — продолжал Никифор, чистя о дерн вороной клинок, — сабля-то боевая, от отца досталась.

К вечеру благополучно достигли места ночлега. Василию еще казалось, будто все видели его растерянность. С вечера он отпросился у Палласа с Гайнаном в лес. Тот обещал показать, как башкиры добывают мед диких пчел.

Гайнан и Василий выехали в горы утром рано, когда лагерь еще спал. Отъехав от дороги немногим более версты, путники, стреножив лошадей, пустили их пастись.