Северная столица

– Позволь мне назначить карту, – осипшим со сна голосом обратился он к банкомету Завадовскому.

И, подняв с ковра случайную карту, лежавшую цветным крепом вверх, положил ее, не глядя, на зеленое сукно.

– Втемную. Фоска стоит тысячу.

Что? Не вздумал ли он допросить судьбу?

Офицер старался держаться прямо, как и полагается всякому семеновскому офицеру, но видно было, что он пьян. Карта стоит тысячу! Не приснился ли ему вещий сон?

Угасший интерес к игре снова ожил. Выпили, разбив бокалы о шпоры:

– A la hussard!.. [13]

Завадовский с треском вскрыл колоду, длинные его пальцы двигались легко, ловко, он метал, держа колоду низко над столом, и прикрывал свои карты. Этот роскошный особняк на углу Большой Морской, доставшийся ему в наследство, вместе с титулом графа от отца, он превратил в настоящий игорный дом – здесь собирались каждую ночь.

Увы, карта семеновского офицера после второго абцуга была бита – не судьба!

– Позволь еще одну… – Он заметно побледнел, складка между бровей стала еще глубже. Тылом кисти он провел по лбу. – Фоска – две тысячи…

Теперь в комнате установилась тишина.

Даже карты у Завадовского были английские – дамы в амазонках скакали на породистых рысаках, валеты в рыцарских доспехах охраняли трон, а на тузах изображены были государственные гербы.

– Ах, черт возьми! – вскричал кто-то. Карта семеновского офицера была бита.

– Да, фортуну не просто схватить за тупей, – послышались рассуждения. – Да уж, судьба-индейка… Однако не бивши – не убьешь…

Семеновский офицер сидел на диване, обхватив голову руками.

– Боже мой, – сказал он, – на что тратим мы лучшие годы жизни, ум и сердце!.. На пьянство и карты… А что наша служба! Парады, муштра, чтение артикулов.

Завадовский продолжал тасовать колоду, как бы приглашая желающих к столу. На тонких его губах появилась усмешка.

– Если ты недоволен, – сказал он, – иди в общество к умным. – Он говорил о том обществе, о котором с некоторых пор все шептались. – Там тоже всем недовольны. Там полагают, что на балах танцевать – это пошло, а нужно с дамами говорить об Адаме Смите. И играть в карты и кутить – значит в самом деле бесцельно тратить жизнь…

И так как никто ничего точно не знал о тайном обществе, послышались фразы:

– Это и само собой…

– Ну, знаете, как рассуждать…

– Господа, все это от масонов, поверьте мне!

– Но как же так! – Семеновский офицер опять тылом руки потер лоб. – Ведь возвращались мы из великого освободительного похода с великими замыслами. Мы готовились делать в России что-то нужное, важное… А что же мы делаем? Как мы живем?

– Вот и умные так рассуждают, – насмешливо подтвердил Завадовский.

Кто-то сказал:

– Хорошо бы и нам конституцию!

– Конституцию для медведей?

– Ну, применительно к нашим обычаям…

– Эх! – Семеновский офицер с усталой безнадежностью махнул рукой. Он залпом опорожнил большой бокал – и как будто яд растекся по его телу: углы рта затрепетали, кадык заходил, мышцы шеи задергались. Пустым взглядом посмотрел он перед собой и сказал вполголоса, будто для самого себя: – Застрелюсь…

Жестокое выражение вдруг мелькнуло в лице За-вадовского.

– Дэвид, – сказал он. – В моем кабинете ящик с пистолетами.

Сделалось совсем тихо. Семеновский офицер медленно поднялся, толчками, будто с трудом, выпрямляя свое тело.

– Ты что же, хочешь, чтобы я здесь? – Он криво усмехнулся.

Кто-то протестующе закричал:

– Господа, это ни на что не похоже!

В тишине слышны были неторопливые шаги слуги, и еще кто-то воскликнул:

– Перестаньте, господа!..

Завадовский рассмеялся – смех его сухо рассыпался, как горох.

Семеновский офицер, натужно вымеривая шаги, будто на учебном плацу, пересек гостиную и вышел.

– Господа, он все же прав, – сказал кто-то. – Живем мы пусто, скучно, безобразно… Служба в самом деле бессмысленна и оскорбительна… Артикулы и устав, устав и артикулы…

– В Англии – я всегда приверженец свободных установлений, – сказал Завадовский. – Но мы в России. – Он пренебрежительно махнул рукой. – Il faut hurler avec les loups [14]. Сам император Александр признается: не верю никому, верю лишь, что все люди подлецы…

Теперь Пушкин возражал с ожесточением – будто утверждения Завадовского угрожали оптимизму и жизнерадостности, жившим в его душе.

– В Англии аристокрация могущественна, – продолжал Завадовский, – там майораты неделимы, неотчуждаемы – там аристокрация не зависима от королевской власти.

Чем больше Завадовский хвалил Англию – английские порядки, товары, таможню, даже салон герцогини Девоншарской – тем больший испытывал Пушкин протест.

– Все – Англия, Англия!..

Он пил бокал за бокалом – ив какой-то момент стены будто мягко раздались, хрустальные подвески люстр завертелись с легким звоном, и огни бронзовых канделябров на мраморных подзеркальниках слились в расцвеченный огненный шар… И все стало на место.

– Когда в английском парламенте слушаешь прения между тори и вигами, – рассказывал Завадовский, – совершенно понимаешь, что Россия принадлежит Азии, а не Европе…

– Россия тоже ничем не обделена! – воскликнул Пушкин. – Россия идет путем Европы к свободе и гражданственности!..

И с досадой бросил свой бокал на пол.

– Ну, хорошо, – сказал Каверин. Он поднялся и

с такой силой расправил плечи, что узкий гусарский мундир затрещал по швам. – Это – английская? – Он указал на трость с резным костяным набалдашником у подставки для чубуков.

– Я купил ее в магазине на Бейкер-стрит…

– А мне она не нравится!..

И в ту же минуту Каверин схватил трость, сломал пополам о колено и бросил в камин.

Пламя осветило энергичное, красивое лицо гусара с лихо закрученными усами, тонким профилем и крепким подбородком.

Выходки Каверина, le coqueluche de tout le monde [15], этого милого Пьера, всем были известны. Но что сделает Завадовский?

Лицо Завадовского сохранило ледяное бесстрастие. Он продолжал рассуждать об Англии и России.

Пушкин с раздражением думал о том, что безродные люди, которых Екатерина по своей прихоти вывела на первые места в государстве, не могут ценить Россию.

Портрет старшего Завадовского – вельможи в парике с завитыми локонами, графа, действительного тайного советника, сенатора – висел в золоченой раме на стене. На круглой тумбе под портретом стоял мраморный бюст Екатерины Второй – молодой еще женщины, с ямочками на пухлых щеках, с раздвоенным подбородком… Безродный мелкий офицер из канцелярии Румянцева – Задунайского достиг почестей и богатства – не умом, не талантом, не верной службой! – все выиграл он в гнусном соревновании, сделавшись фаворитом.

– В России умному человеку нельзя не быть циником! – уверял Завадовский.

Его отец обобрал ассигнационный банк, которым ведал. Вот в угоду кому сластолюбивая властительница унизила истинное, древнее дворянство. Пушкин готов был вслед за своим отцом составлять генеалогические древа дворянских родов!..

Он продолжал много пить, и опять со звоном завертелись подвески люстр и огни свечей слились в цветной шар… Он спорил все ожесточеннее, вот он уже перешел на личность, и Каверин счел нужным переговорить с Завадовским, отвел в сторону Пушкина, чтобы и с ним переговорить, и объявил, что дело пустячное и не требует продолжения…

Потом стреляли из пистолетов, комната наполнилась пороховым дымом. Пистолеты были английские, из закаленной стали, и даже на шомполах стояло английское клеймо… В длинном каменном манеже водили на кордах лошадей ганноверской породы, с гривами и хвостами до земли… Потом запрягли кареты и с громом колес, с цоканьем копыт помчались по Невскому, пугая квартальных и развлекаясь: вывеску аптекаря Штюнера поменяли местами с вывеской гробовщика Петрова, а вывеску кондитера Лареда – с вывеской шляпной мастерицы вдовы Повитухиной…