Атаман Платов

В тот памятный день 3 апреля 1774 года казаки не только выстояли, но и нанесли большие потери турецкому отряду. Это сражение у речки Калалах, что впадает в степной Егорлык, было для молодого командира памятным: здесь он уверовал в свои силы, стойкость и мужество казаков.

Через два дня полковник Бухвостов доносил: «Войска Донского начальник Платов, будучи в осаде от неприятеля, оказался неустрашимым, ободрял своих подчиненных, почти в отчаяние приходивших, и удерживал их в слабом своем укреплении до моего к ним прибытия; полковник Ларионов следовал примеру храбрости».

Когда доставили порубанное ятаганами тело хорунжего, Платов склонился над ним.

— Ты сохранил, Фрол Авдеич, честь и славу Войска Донского. Хотя и постигла тебя смерть, но ты победил ее своим бесстрашием.

Казака похоронили с почестью на голом, обдуваемом ветром взлобке.

После той битвы о Платове говорили как о бесстрашном и везучем начальнике, да к тому же еще и молодом годами…

Что же помогло тогда устоять против многократно превосходящего врага? — размышлял Платов. — Конечно же, и прежде всего выучка казаков. Не зря учил и требовал от каждого умения владеть оружием: ловко действовать пикой да клинком, без промаха стрелять. И все? Нет, еще помогло крепкое товарищество. Каждый знал того, кто дрался рядом; большинство из одних станиц, вместе росли, дружили. Служба еще более сплотила. Что ни говори, а войсковое товарищество — великая сила.

И еще был уверен, что если б он, командир Платов, не проявил твердости духа, не миновать бы всем турецкого плена. Уверенность в победе терять нельзя, в каком бы трудном положении ни оказался.

ПОД НАЧАЛОМ СУВОРОВА

У Очакова

После сражения на реке Калалах случилось дело и на Кубани. В полустах верстах от Азовского моря полк Платова столкнулся с неприятельским скопищем. Не раздумывая, командир повел его в атаку. Казаки бесстрашно врубились в боевой порядок и обратили врага в бегство. Преследуя, они ворвались в селение и захватили там орудия и большие запасы продовольствия.

В посланном в Петербург донесении вновь отмечалась удаль молодого войскового старшины. В ответ пришел ордер с повелением немедля направить Матвея Платова в столицу.

Его охватила оторопь: «Неужто в чем провинился? Иль плохо нес службу?» Однако повеление нужно было исполнять, и он отправился в далекий путь.

В сопровождении блестящего генерала его провели к самому Потемкину, вершившему при императрице военные (да и не только военные) дела.

Выслушав генерала, а потом и рапорт молодого войскового старшины, сидевший за столом человек с черной повязкой на глазу долго сверлил Матвея одним глазом.

— Так ты и есть тот самый Платов? — Потемкин поднялся, и Матвей поразился его могучей фигуре. И голос у него был под стать виду: сильный, словно труба. — Сколько ж лет тебе?

— Двадцать три, — ответил войсковой старшина.

Взгляд Потемкина потеплел. Возможно, глядя на стоявшего пред ним стройного казака, ему вспомнилась собственная молодость. В шестнадцать лет он стал рейтаром, а вскоре вахмистром. Кто знает, как сложилась бы дальнейшая служба, если б не встреча с императрицей. Она и поныне к нему благоволит.

— Звания армейского не имеешь?

— Никак нет.

— Будешь иметь.

Об армейских званиях среди казаков ходили анекдоты. Считалось, что командир казачьего полка есть полковник. Но в табели о рангах он приравнивался армейскому майору. И когда приходил указ о возведении иных казачьих начальников в армейские чины, казаки подшучивали: «Нашему-то начальнику немало подфартило, из полковников сразу возвели в майоры».

На следующий день Потемкин представил Матвея самой императрице.

— Вот он, матушка, и есть тот самый Платов, о котором проявить интерес изволила. Казак из станицы Черкасской.

Матвей стоял ни жив ни мертв.

Затянутая в корсет, пышущая здоровьем и красотой, Екатерина смотрела на него с тем любопытством, с каким бы рассматривала вещь. Матвея поразил не столь ее величественный вид, как властный взгляд.

— Как речку-то именовали? Ты что, оглох? — переспросил Потемкин.

— Калалах, — выдавил из себя Матвей.

И последовал новый вопрос, тот же, что задавал и Потемкин.

— Сколько было-то басурманов? — поинтересовалась Екатерина с легким акцентом иностранки.

— Много, ваше величество, считать не можно было. Только нас-то было два полка: ларионовский да мой.

— Он, Ларионов, тож казак?

— А как же!

Екатерина села в кресло, указав Матвею место напротив.

— Сказывай все, как было.

Подавляя волнение, Матвей стал рассказывать, как среди ночи, испытывая тревогу, приникал ухом к земле, чтоб услышать неприятеля, как Фрол Авдотьев объяснял, почему ночью птица не спит.

Екатерина слушала со снисходительной улыбкой, которая и ободряла и настораживала. И он вдруг, не выдержав, спросил:

— Ваше величество, может, я гутарю не то?

— Нет-нет, все так, — успокоила она.

Когда аудиенция кончалась, Екатерина спросила, где он остановился.

— В казачьих казармах, матушка, — ответил за него Потемкин.

— В следующий раз покои для такого молодца и здесь, во дворце, найдутся.

По выходе из кабинета Потемкин покровительственно похлопал его по плечу: угодил, мол, императрице. И приказал:

— Отправляйся к месту службы. О тебе буду помнить. Нужен будешь — вызову.

Ждать пришлось недолго.

Осенью на Урале занялось зарево мужицкой смуты, поднятой беглым с Дона Емелькой Пугачевым. Словно лесной пожар, она разрослась, переметнулась на Поволжье, к ней потянулись тысячи обездоленных. Петербург встревожился, перепуганная Екатерина приказала высвободившиеся после заключенного летом мира с Турцией войска направить против бунтовщиков.

Двадцать пехотных и кавалерийских полков, возглавляемых боевыми генералами, поспешили к Поволжью. Был призван сюда и Александр Васильевич Суворов.

Для защиты Москвы от бунтаря к столице стянули лучшие российские полки — Новгородский, Владимирский, Воронежский. Туда же направили и казачий полк Платова.

В сентябре Пугачева схватили, а в январе 1775 года казнили. Восстание пошло на убыль. Платов с полком возвратился на Дон. Однако волнение не угасло совсем. То там, то тут объявлялись пугачевцы, вспыхивали бунты.

В начале осени войсковой атаман Алексей Иловайский вызвал Платова.

— Садись и слушай, — указал он на табурет и достал из ящика стола бумагу. — Воронежский губернатор генерал-майор Потапов просит, чтобы Донская войсковая канцелярия помогла в розыске злодейских партий, кои у него объявились. Собирайся, Платов.

— Когда ехать-то?

— Нужно дать время казакам на сборы. Мы сочинили бумагу, покуда она еще дойдет до станиц… Эй, урядник! — атаман хлопнул по столу. В дверях вырос дежуривший казак. — Кликни-ка хорунжего-писаря!

В ожидании писаря атаман с самодовольным видом вышагивал по кабинету. Войсковым атаманом он недавно: Екатерина своим назначением отметила его усердие в поимке Пугачева.

— Под твоим началом, Платов, будет две сотни. Смутьянов там не великое число. Возьмешь сто казаков хоперских, да еще с медведицких и бузулукских станиц. А сборное место в станице Михайловской на Хопре. Каждый прибудет о дву конь с оружием и месячным провиантом. Это уж ты сам проверь, через старшину Осипа Лощилина мне донесешь. А как все прибудут и обозначится отряд, так в Хоперской крепости на всю команду получишь порох и свинец…

Вошел с большой книгой под мышкой писарь, немолодой, с вислыми усами.

— Читай, что сочинил, — приказал ему Иловайский.

Писарь откашлялся и скрипучим голосом начал:

— Рапорт войскового атамана Войска Донского Алексея Ивановича Иловайского Григорию Александровичу Потемкину о наряде двухсот казаков во главе с походным полковником Матвеем Ивановичем Платовым для поимки восставших в селах: Боцманов поселок, Троицком, Кипец, Вяжли и Чернавке, 3 сентября 1775 года…