Нерон. Царство антихриста

— Ты, ты! — произнесла Агриппина.

Мальчик поднял глаза на мать.

Эта пара внушала мне страх.

За считанные дни Агриппина стала самой могущественной и самой опасной женщиной в Риме. Она продолжала находиться в своем логове, этом огромном поместье, величественные строения которого возвышались на холме Палатин, неподалеку от императорского дворца. Когда выяснилось, что вокруг Клавдия снова плетутся интриги, она настояла, чтобы я остался у нее. Его ближайшее окружение передралось из-за власти. Все они — Паллас, заведовавший финансами секретарь Нарцисс и остальные, вроде Каллиста и Эвода, — спешно подыскивали супругу для императора.

— Нужна такая, как я, лучше меня, — размышляла Агриппина. — Они поняли, что ему нужна женщина. Но я знаю Клавдия: он не способен выбрать. Он возьмет ту, которую толкнут в его объятия. И еще надо, чтобы она ему подошла, чтобы знала, как с ним обходиться…

Пробормотав все это, она подняла голову и как будто удивилась, увидев меня.

— Оставайся здесь, Серений, возле меня и сына. Мне нужны верные люди!

Тон был непререкаемый.

Она принялась вышагивать по просторному залу, погруженному в полумрак. Стены были расписаны изображениями диких быков, и сейчас можно было различить только их блестящие глаза: остальное сливалось в бесформенные темные пятна. Эти картины поражали меня всякий раз, когда я приходил сюда. Казалось, животные, оседланные нагими богинями, пригнув голову и выставив рога, готовились к атаке.

Агриппина добавила:

— Им захочется нас убить, но они не посмеют. Я — племянница императора, правнучка Августа. А мой сын…

И она закричала, чтобы немедленно привели ее сына, Луция Домиция.

Он тут же появился, в сопровождении учителей, кормилиц, опекуна и египетского жреца Херемона, одетого в тогу цвета охры и, по обыкновению, бесстрастного. Агриппина метнулась к сыну и прижала его к себе, уткнув головой в живот. Потом подвела ребенка ко мне и сказала:

— Серений, береги его.

Мальчик бросил на меня недоверчивый, испуганный взгляд, в котором были и тоска, и вызов. Он стоял, скрестив руки, подняв подбородок, широко расставив ноги, — в позе властителя, с которой плохо сочетались вдруг появившиеся на лице трогательная улыбка и выражение детской беззащитности.

Я ясно ощутил, какое смятение царит в душе ребенка. Как двуликий Янус, он имел два лица, черты которых, по мере того как шло время — а мальчику было уже двенадцать лет, — проступали все явственнее. Встречаясь с ним, я каждый раз испытывал беспокойство. Это загадочное существо отталкивало меня своей испорченностью и жестокостью, уверенностью, тщеславием и резкостью и привлекало тем, что могло выглядеть нежным, чувствительным, внимательным и полным уважения к окружающим.

Я замечал, как ласков был Луций Домиций со своими кормилицами Эглогией и Александрой, с учителем греческого Аникетом и опекуном Асконием Лабеей. Он был прилежен, внимательно выслушивал все, что говорил ему египетский жрец Херемон. Но я видел, как он, набычившись, уклонялся от ласк Пассиена Криспа, мужа матери, который должен был заменить ему отца.

Казалось, он и презирает, и боится его. А между тем Пассиен Крисп был существом мягким, чувствительным к окружавшей его красоте. Про него говорили, что он способен влюбиться в дерево, древнюю смоковницу, которая, как он утверждал, укрыла своими ветвями и выкормила плодами Ромула и Рема, основавших Рим. Однако Пассиен Крисп был препятствием, которое Агриппина намеревалась отодвинуть, и ее сын, может, и не зная этого доподлинно, все чувствовал и был заодно с матерью. Даже если она задумала убийство.

Если Агриппина хотела — а она желала этого с необузданной страстью дикого животного — стать женой императора Клавдия, она должна быть свободна от брачных уз.

Так к Пассиену Криспу неслышными шагами подкрадывалась погибель, неотвратимость которой читалась в глазах Агриппины и ее сына. Я чувствовал ее приближение, встречая по ночам Лукусту — женщину, чье лицо было постоянно спрятано под черной вуалью, а ступала она так тихо, будто вовсе не касалась земли, подобно сумеречной птице. Каждому в городе было известно, как мастерски владела она искусством приготовления ядов, смешивая змеиную отраву с соком ядовитых грибов, которые сама собирала.

Увидев Лукусту, входившую к Агриппине, я понял, что смерть уже занесла косу над головой Пассиена Криспа.

Его нашли несколько дней спустя, уткнувшегося бескровным лицом в миску с водой, из которой он, видимо, пытался залить пожар, сжигавший ему внутренности. Согласно оставленному им завещанию, вся собственность отошла к сыну Агриппины Луцию Домицию.

Она приказала кремировать тело мужа, развеяв прах по ветру. Все это сделали рабы, Агриппина на церемонии не присутствовала.

Я слышал, как они с сыном смеялись. Они вышли мне навстречу, держась за руки, чуть ли не вприпрыжку, увлекая меня с собой в построенный императором цирк, где должно было состояться представление охоты. Эскадрон конных преторианцев будет преследовать африканских хищников, обреченных на смерть.

Я наблюдал зрелище с трибуны, предназначенной для гостей императора.

За преторианцами последовали греческие всадники, гнавшие стадо диких быков с дымящимися от ярости ноздрями. Бык валил лошадь, вспарывал ей живот и кидался на всадника, который, раздразнив и истощив животное, должен был схватить его за рога и повалить на землю.

Мне вспомнились быки на фресках в доме Агриппины. Она сама была похожа на одну из тех богинь, которые скакали, обнаженные, на черных быках, и в то же время в ней было нечто мужественное, что роднило ее с животными. Она была двойственной, как и ее сын.

Я видел, как она подошла к Клавдию, стала его гладить, села к нему на колени, коснулась губами уха — вела себя как любящая племянница с добрым дядей. Что же она ему нашептывала?

Клавдий быстро освоился и запрокинул голову, как кот, который хочет, чтобы ему почесали живот и шею. Что Агриппина и проделала, а потом отстранилась, подталкивая к императору своего сына. Полагаю, она напомнила императору, что Луций — потомок Цезаря и Августа, что он лишился отца, что она старается дать ему достойное воспитание, которым занимаются греческие и египетские учителя, чтобы сделать из него человека, способного служить империи. Она снова наклонилась к Клавдию и повисла у него на шее, при этом ее еще молодое тело терлось о его расплывшийся живот.

Агриппина больше не скрывала своего нетерпения.

— Только я достойна стать женой императора, — повторяла она мне, расхаживая взад и вперед по дому.

Она призвала к себе вольноотпущенника Палласа, суперинтенданта, лоснящегося от богатства, награбленного за время правления Клавдия, который вдобавок дал ему полномочия претора и квестора. Этот тучный человек хранил на лице выражение спеси и тщеславия, свойственные бывшему рабу, которому удалось стать одним из самых состоятельных и могущественных людей Рима.

— Паллас, Паллас… — Агриппина устремилась навстречу гостю, широко раскинув руки. — Ты знаешь, кто я, а вот мой сын, внук Германика, брата императора. Наша кровь — одна из самых благородных в Риме. Паллас, Паллас… — Она схватила его запястье и крепко сжала. — Чего стоят эти женщины, которых Нарцисс, Каллист, Эвод сватают императору?

Она понизила голос и продолжала:

— Паллас, ты должен понять, что я этого не допущу.

Эти слова были равнозначны удару мечом, который она не задумываясь нанесет.

Когда в городе уже пошли разговоры о том, что Агриппина выходит замуж за Клавдия, она сказала мне: боги проклинают кровосмесительные союзы, а разве брак дяди с племянницей таковым не является?

— Смерть может быть верной союзницей, Серений. Она всем страшна. Следовательно, если хочешь победить, она должна быть на твоей стороне. Но смерть помогает только тем, кто ее не боится. А я ее не боюсь, Серений. — Она прикрыла лицо ладонями. — Она моя лучшая помощница. И я возьму верх.