Тиран

Вопросов не было. Никомед почти уснул в седле.

Рабы и синды готовили еду быстрее и лучше ольвийцев — в основном водянистую похлебку из кореньев и мяса, после тяжелого дня тем не менее показавшуюся амброзией; его ели с черствым, испеченным девять дней назад хлебом. Киний поел и передал свою миску Никию, чтобы тот тоже перекусил.

— Разбуди меня, если дождь прекратится, — сказал он, лег рядом с Эвменом и Левконом, и раскисшая земля приняла его в свои ледяные объятия. Это было ужасно, потом всего-навсего неудобно, а потом он уснул.

Он проснулся в воде, с плащом Левкона на голове, ничего не видя. Сбросив плащ, Киний потянулся за мечом, и Никий, который казался тенью при свете костра в рост человека, отскочил назад.

— Дождь перестал. Небо проясняется, — сказал он, что-то жуя, и показал. — Звезды, — сказал он с набитым хлебом ртом.

Все тело у Киния болело, он дрожал; казалось, его вот-вот вырвет. Пальцы распухли, суставы жгло. Рана на левом плече, полученная в первом бою, саднила и горела.

В течение нескольких мгновений он не мог понять, где находится. Потом понял.

— Поднять всех, — приказал он. — Что геты?

— Жмутся к кострам, — ответил Никий. — Их много — костры до самых холмов.

Мозг Киния заработал. Киний приблизился к костру, и тепло стало проникать в суставы.

— Всем садиться верхом.

Женщина-синдка сунула ему в руку что-то горячее — глиняную чашку с травяным настоем. Горько, зато горячо. Киний выпил, обжигая язык. Порез на руке болел.

Никий кивнул.

— Все синды садятся на запасных лошадей и бросают повозки, — сказал Киний.

— Это я слышал вчера вечером, — ответил Никий. — Уже готово. Беженцев пришлось подгонять палкой — не хотели бросать свои пожитки. — Он жестко улыбнулся. — Я разобрался.

— Клянусь щитом Афины, гиппарх, мы могли это сделать два дня назад и оставить гетам только пыль! — произнес Эвмен за костром.

— Могли, — сказал Киний. — Но я приказал поступить иначе. А теперь приказываю поступить так.

Эвмен поднял руки, как защищающийся кулачный боец.

— Я говорил… необдуманно.

Не обращая на него внимания, Киний повернулся к Никомеду.

— Ты в тылу. Подгоняй отстающих, но если придется, бросай их и уходи. Не ввязывайся в бой — как только мы остановимся, на нас набросится вся стая. Понятно?

Никомед допил поданный женщиной настой и кивнул. У него под глазами темнели круги, и выглядел он на все шестьдесят. За ним стоял прекрасный, как всегда, Аякс.

— Если мы не будем сражаться, почему мы в тылу? — спросил он.

Киний покачал головой.

— Не глупи. Если придется, я пожертвую вами, чтобы остальные могли уйти. Но ничего не делайте без моего приказа. Если увидите, что я строю отряд Левкона в линию, занимайте свои места.

— Для последней битвы? — спросил Аякс.

— Для того, что я прикажу, — ответил Киний. Он глубоко вздохнул, допил настой из чашки, поклонился женщине, вернул ей чашку, потом повернулся и улыбнулся своим людям.

— Верьте мне, — сказал он.

А сам в который раз задумался, придет ли царь.

Геты, как все варвары, были тяжелы на подъем и к середине утра отставали на два часа. Крылатая колесница Гелиоса поднималась на небо, и саки ехали, положив луки на колени, чтобы тетива просохла на солнце.

Час спустя людям было не холодно, а жарко; земля, уже сухая, волнами травы уходила к горизонту. В нескольких стадиях к востоку над равниной вставала одинокая гряда. Киний побывал на ней на обратном пути, всего десять дней назад.

Всего в трех стадиях за ним находились геты, их фланговые отряды начали выдвигаться вперед, растягиваясь в высокой траве, забирая вправо и влево, и перекликаясь. Как хорошие охотники, они окружали добычу. Приближались они быстро, уверенные в беспомощности жертв, обозленные поражениями последних дней.

Киний проехал в голову колонны.

— На гряду! — приказал он. — Галопом!

Колонна теряла стройность, усталые люди плохо справлялись с лошадьми, но галоп взбодрил их. Синды в центре колонны оказались в основном опытными всадниками, но не все. Киний проехал назад, заметив, что некоторые отстают. Они с Аяксом сажали детей на своих усталых лошадей, мужчины-синды брали других, и так небольшой отряд синдов поехал вперед. Киний видел, как между уродливыми ушами его лошади поднимается лысый гребень гряды, и молился Зевсу. Он оглянулся. Геты в двух стадиях за ним строились в линию, их фланговые отряды были всего в стадии справа и слева, но уже вровень с ним. Геты перекликались; отчетливо слышались их воинские кличи.

Усталая лошадь Киния храпя начала подниматься по склону. Ребенок у него на руках оказался девочкой лет трех, светловолосой, синеглазой. Девочка с любопытством смотрела на него.

— Лошадь устала, — сказала она и улыбнулась. — А ты устал?

— Да, — ответил он. — Как тебя зовут?

Отряд Левкона уже был на вершине и выстраивался в линию. Не очень четко, но все же слаженно. Киний гордился ими.

— Альет. Мне три года. — Девочка подняла и широко расставила три пальца. — Мы умрем? — спросила она с детским непониманием. — Мама говорит, мы можем умереть.

— Нет, — ответил Киний.

Он уже поднялся до трех четвертей склона, и его лошадь двигалась с трудом. Он предоставил ей самой выбирать дорогу и не жалел об этом. Люди Левкона построились; люди Никомеда, как он и приказал, подгоняли беженцев и тоже строились справа от отряда Левкона.

Геты не останавливались. Они приближались; теперь они были так близко, что Киний видел таблички, которые они носили на упряжи, как украшение, и узоры на их плащах. Отряды справа и слева поднимались наискось, торопясь принять участие в убийстве.

Киний поднялся на вершину. Он подъехал к синдам и передал девочку матери. Не забывая об ужасной участи деревни, опасаясь, что на пороге победы синды придут в отчаяние, он потрепал девочку по голове и поднял руку, требуя внимания.

— Теперь мы победим! — громко сказал он по-сакски.

На него смотрела сотня полных сомнения лиц.

Он улыбнулся: все заботы последних дней были забыты из-за того, что он увидел с вершины.

— Смотрите, — сказал он и проехал к середине строя.

Геты были у подножия гряды, перекликались. Самые смелые уже начали подъем.

Далеко в травяном море, за самыми дальними флангами наступающих гетов, трава зашевелилась, словно под ветром, и появились сотни гордо сидящих на лошадях саков. Их ряды тянулись на многие стадии, множество верховых поднимались из травы, словно прорастая из драконьих зубов.

Из-за гряды показался царь в окружении знатных саков; они ехали на свежих лошадях и слева от Киния образовали сплошную цепь вооруженных всадников. Другой отряд показался справа, и все больше всадников поднималось из травы. Ольвийцы и синды радостно закричали, а саки перебрались через гряду и обрушились на гетов, как стрелы Зевса.

Царь пришел. Царь пришел. Киний чувствовал, как с его плеч спадает огромное бремя. И тут началась бойня.

Ольвийцы не участвовали в сражении. С усталой радостью они наблюдали за местью саков — люди, знающие, что многого достигли и теперь имеют право отдохнуть. Прежде чем пал последний гет — отряд знатных воинов окружил вождя, так они и погибли, скопом, — Киний отвел свою колонну на несколько стадиев к стану царя, большому кольцу повозок, где ждали еще тысячи лошадей; лагерь у второй реки охраняли многочисленные саки, которым не требовалось участвовать в бойне.

Ольвийцев встречали как героев. Киний обнаружил, что, несмотря на усталость, охотно слушает похвалы. Он переезжал от группы к группе, смотрел в лица своим людям, забавляясь тем, что они, мгновение назад усталые и измученные, вдруг нашли в себе силы пить вино и хвастать. Они ели, жгли костры, и вскоре к ним присоединились первые саки, вернувшиеся после стычки с гетами. У многих к седлам были привязаны головы. Киний видел, как один из них старательно отдирал человеческую кожу с татуировками. Другие показывали добычу: немного золота, много серебра, лошадей.