Карл XII. Последний викинг. 1682-1718

Мирные переговоры с Россией прекратились. Шведское правительство, понадеявшись на обещания Георга о помощи, решило продолжать войну. Понадобилось двукратное опустошение русским флотом побережья Швеции (в 1719-м и 1720 годах), прежде чем Петр, увенчанный императорским титулом, смог сказать: «Все ученики науки в семь лет оканчивают обыкновенно; но наша школа троекратное время (т. е. 21 год. – С.Ц.) была, однако ж, слава Богу, так хорошо окончилась, как лучше быть невозможно».

К тому времени о Карле уже вспоминали как о схлынувшем наводнении или как о тревожном сне, некогда смутившем покой души.

Что же осталось от Карла XII? Громкое имя, которое звучит в ушах, как пушечный выстрел, но не волнует ни сердце, ни сознание, блеск славы, поражающей своим бесплодием. Его блуждающая армия прошла по Европе, как племя кочевников, не принеся с собой ни новой религии, ни идеи, ни цивилизации, и исчезла, погребенная под развалинами сотрясенного ею мира. Кажется, что Карл явился только для того, чтобы подтвердить китайскую мудрость: «Великий человек – общественное бедствие»; впрочем, его шпага была скорее инструментом военного артиста, чем оружием великого человека. Такие характеры вызывают изумление, без желания им подражать, ибо их добродетели, по словам Вольтера, доведены «до крайности, где они становятся столь же опасными, как и противоположные им пороки».

Карл принадлежит к тем историческим личностям, которые действуют только на наше воображение. Значение этих людей состоит, вероятно, в том, что они своей жизнью создают мифологию – не религиозную, а культурно-историческую, – которая становится частью народного сознания. Гомер в «Одиссее» говорит, что боги создали злоключения для того, чтобы будущим поколениям было о чем петь. Поэзия хранит память о героях еще более любовно, чем история. Аттила в мадьярских легендах предстает святым, как Давид, мудрым, как Соломон, и великолепным, как Гарун аль-Рашид; сам Иисус Христос, спустившись с неба, ведет с ним переговоры и обещает его потомству корону Венгрии, как выкуп за Рим. Душу Роланда, которому в хронике Эгихарда отведена одна сухая строчка, Данте вправил, как живую реликвию, в светящийся крест, пересекающий планету Марс, вместе с душами Иуды Маккавея и Карла Великого.

Но если Роланд стал западноевропейской легендой, а Аттила даже евразийской, то Карлу XII, с его «викингским нравом» (Wikingersinn), подмеченным уже некоторыми его современниками, никогда не суждено выйти за пределы шведского эпоса. Это был сугубо национальный тип, который в эпоху «просвещенного абсолютизма» уже являлся доисторическим типом, последним викингом, заблудившимся в чуждом ему мире. По каким-то загадочным, не поддающимся историческому анализу причинам на первые десятилетия новой истории Швеции лег яркий отблеск скандинавской древности, чью суровую поэзию так хорошо почувствовали и воспроизвели шведские историки и поэты XIX века. Так, Стрингольм писал: «Во всех предприятиях, на которые подстрекала викинга врожденная склонность, много было совершено храбрых дел… Викинг, в уме которого всегда гнездились смелые замыслы, избирал что-нибудь одно – победу или смерть. То и другое приводило к цели. Смерть казалась ему путем к бессмертию, жизнь – борьбой за достижение этой цели. Вся его жизнь была сцеплением военных подвигов и приключений; он искал опасностей и считал отрадой преодолевать их. Море было знакомо ему с детства, и в душе его отразился великий образ этой стихии: его замыслы получили огромные размеры, его стремления и надежды, подобно океану, не знали границ. Встречались невзгоды – он переносил их, не унывая. В бурях, в лишениях, во всяких случайностях он не падал духом и был равно готов на погибель и на счастье. Изведав все превратности судьбы в постоянных походах на море и на суше, привыкнув сражаться с опасностями и полагаться только на себя, он усвоил себе хладнокровие, присутствие духа и сметливость, выручавшие его в опасные минуты. Ему незнакомо было отчаяние ни посреди волн и утесов, ни в трудных положениях на суше. Не было столь смелого и опасного подвига, на который не решился бы викинг со своим бесстрашием и презрением к смерти. Религия и предки внушили ему правило, что мир принадлежит тем, кто храбрее, что лучше искать славы и чести, нежели доживать до глубокой старости, и что всего славнее жить и умереть с оружием в руках».

Именно эта эпоха была духовной родиной Карла XII, именно ее жестокие доблести жили в его душе. И потому, несмотря на молитвенник, найденный после смерти в кармане его мундира, он должен был попасть не на христианское небо, а в кровавый рай скандинавской мифологии, где воители каждый день рассекают друг друга на куски, а вечером, собрав свои разбросанные члены, пируют вместе за столом Одина, едят из одной тарелки сало вепря Серимнера и провозглашают тосты, поднимая черепа с пенным пивом.