Путь к Софии

— Открой! это я!

Глава 10

Тропа от которой зависела не только жизнь Климента и Косты, но и «многое другое», была найдена на следующий день. А еще через день генерал Гурко самолично отправился посмотреть ее.

Итак, оба брата уже были свободны и могли вернуться домой, но вопреки своему желанию продолжали оставаться в русском лагере. Причина была не в Косте — нога его зажила. Их пугало то, что они столь продолжительное время отсутствовали. Четыре дня. Пока они доберутся туда, будет пять. Не покажется ли это там подозрительным? Не забыли они и о своей встрече с хаджи Миной.

Когда Климент поделился своими опасениями с Гурко, генерал, взяв его запросто под руку, подвел к висевшей на стене большой карте и сказал с едва сдерживаемым волнением:

— Потерпите, Климентий Славич, потерпите еще день-другой. Может, мы с вами вместе войдем в Софию!

— Ваше превосходительство! — воскликнул Климент.

— Непременно, — произнес он задумчиво. — Ведь я не забыл о сведениях, которые вы нам доставили. Они подтвердились. Но сколько трудностей нам предстоит! Всяческих, всяческих, — продолжал он, и, хотя взгляд его остановился на изображенных на карте горах, Климент чувствовал, что внутренним взором своим он уже ушел куда-то далеко-далеко.

— Ну да, конечно, я ожидал увидеть именно тебя! Уже второй раз мне говорят, что объявился какой-то болгарин, врач... Ну, здравствуй! Здравствуй, Климентий Славич! — вылезая из желтой военной брички, кричал, размахивая длинными руками, сутулый молодой человек с бородкой, в офицерской шинели.

— Это вы... ты!.. Аркадий! Голубчик! — растерянно пробормотал Климент, узнав старого приятеля.

Они крепко обнялись и расцеловались. Это не удивило солдат, стоявших рядом. На улицах городка часто происходили неожиданные встречи. Люди заключали друг друга в объятия, обрадованные тем, что они живы и что видятся снова за тысячи верст от родины. Не удивляло это уже и местных болгар, людей сдержанных в проявлении своих чувств, хотя такие сцены казались им вначале странными.

— Ну, рассказывай, рассказывай! Что там? Ты в самом деле из Софии?

— Ты меня огорошил, доктор Бакулин! Настоящий допрос учиняешь. Погоди-ка, да не перешел ли ты на работу в разведку?

— Верно! Точнее, разведка подкидывает мне работенку, — расхохотался Бакулин, блеснув белыми зубами.

— Не понимаю, дружище.

— Да тут и понимать нечего. Просто полковник Сердюк, так сказать, мой пациент. Очень милый человек, не правда ли?

— Очень милый, — подтвердил Климент, и по спине его пробежали мурашки.

— Впрочем, тебя поминали и другие. Я знаю там всех.

«Там» означало штаб, и Климент так это и понял.

— Теперь там все страдают от диспепсии, — продолжал Бакулин. — Это стало уже модой. А меня почему-то произвели и специалисты по этой части, и я теперь тоже в моде! А вообще я здесь с Красным Крестом. Мы недалеко, верстах в двух от города... Да ты лучше расскажи, как перемахнул через Балканы. Рассказывай! Или вот что, давай полезай сюда, я отвезу тебя к нашим.

— Но я должен вернуться во Врачеш!

— Да пошли ты его к дьяволу, этот Врачеш!..

— Извини, не могу. Меня там ждет брат!

— Но не убежит же твой брат! Поехали, поехали! Поговорим, выпьем. И увидишь — знаешь кого? Карла Густавовича!

— Папашу?!

— Да, нашего Папашу. И Григоревич с нами, помнишь, со старшего курса? Все старые друзья!.. Хотя, впрочем, вы, кажется, недолюбливали друг друга?

— Теперь я всех вас люблю, Аркадий! И как же мне вас не любить — друзья, братья, пришли к нам...

— Ну, садись же, Климентий! — тащил его Бакулин, он тоже расчувствовался от воспоминаний. — Да, я забыл тебе сказать, с нами Ксеничка! Ты помнишь Ксению?

— Бенецкую? — переспросил удивленно Климент, усаживаясь в бричке.

— Да, наша Ксения Михайловна, братец, теперь высоко взлетела! Такова жизнь! — философски заметил Бакулин, увидев, что приятель насмешливо поджал губы.

— А что Олег? Он не с вами?

Олег был их другом, и для Климента его имя всегда было связано с именем Ксении.

— Олег где-то под Бухарестом. С армейским госпиталем.

— Пишет?

— Прежде писал. И вообще... Поехали, Степан, погоняй! — крикнул Бакулин белобрысому солдатику-ездовому. — Ну, теперь рассказывай ты, и все по порядку!

Аркадий Бакулин был не первым знакомым, которого Климент встретил здесь в эти дни. Но Аркадий Иванович был для него молодостью, студенческими годами, он напомнил ему и песни под гитару и бесконечные разговоры в белые ночи. И раз он был сейчас в обществе Аркадия, он не мог не заговорить с ним об Олеге, Дмитрии, о Румянцеве, обо всех.

Но прежде всего надо было рассказать о себе самом. И Климент принялся рассказывать. Он увлекся, как когда-то, взволнованно жестикулировал, улыбался то весело, то печально, как настоящий русак. Если бы его сейчас увидели братья, которые никогда и не представляли себе его таким, они бы сказали, что он делает это нарочно.

— А как твой орден? — спросил Бакулин, протягивая ему папиросу.

— Орден? Да брось ты...

— Как это так, брось? Разве Гурко не обещал?

— Его превосходительство, я знаю, представил нас. Но, друг мой, разве может быть для меня большая награда, чем то, что мое отечество станет свободным?!

Бакулин сочувственно улыбнулся. Они уже выехали из города. И хотя то тут, то там еще виднелись неогороженные дворы и среди них непобеленные домишки, и дети, и женщины, но впереди уже простиралось белое поле, перерезанное вдали темной грядой холмов. Слева, параллельно покрытой грязью дороге, по которой непрерывно двигались растянувшиеся колонны солдат, выстроились в ряд палатки. В конце ряда ротные трубачи усердно упражнялись на своих инструментах. Неподалеку дымили походные кухни. По другую сторону палаток виднелись серовато-коричневые каре взводов. Солдаты маршировали на снегу, смыкали и развертывали шеренги, словно на параде, и офицеры в коротких шинелях бегали возле них.

— Это Преображенский. С этим полком, можно сказать, мы уже почти породнились. Это тебя удивляет? Ну тогда спросишь об этом Ксению.

— А что Ксения? Они давно разошлись с Олегом?

— С тех пор, как нас в Плевене пристегнули к гвардии!

Климент весело рассмеялся.

— Ну, тогда ничего не попишешь, тебе придется примириться с этим, Аркаша. В конце концов, гвардия всегда имела преимущества! Ты, кажется, когда-то был влюблен в Ксению.

— Я этого не скрывал в отличие от тебя...

От неожиданности Климент растерялся.

— Глупости, — сказал он, помолчав немного. — Я за дружбу, дорогой. А ты, как вижу, еще и сейчас ревнуешь. Признайся, не скрывай!

— Извини. На этот раз ты промахнулся. И вообще если даже я и влюблен, то нет смысла рассказывать тебе... ведь ты ее не знаешь. Скажи-ка, упоминал ли его превосходительство в твоем присутствии что-нибудь относительно похода? — поторопился перевести на другую тему разговор Бакулин. — Я слышал, что главнокомандующий одобрил его план.

— Нет, не знаю... Но ты понимаешь, что это означает для меня, Аркадий?

Бакулин задумчиво смотрел на солдат, которые двигались рядом с ними.

— Худо дело, Климентий, худо, — произнес он.

Климент испуганно обернулся к нему.

— Что такое?

— Погляди на них. Все в таком положении. Нет сапог. Нет полушубков. Не говоря уже о провианте. И это никакая тебе не самоновейшая болезнь, друг мой, а обычная застарелая интендантская хворь. А что будет, когда начнем? — Бакулин говорил с огорчением и явной неприязнью к кому-то и к чему-то, но к кому именно, не называл.

Климент приподнялся, чтобы получше разглядеть веселых, раскрасневшихся от холода солдат, которых они обогнали. Гармонист растягивал меха, запевала пел все голосистее и лихо выкрикивал слова разудалой песни. Но ни на одном из солдат не было ни полушубка, ни теплой шапки. А поглядев на их ноги, Климент обнаружил, что каждый третий обут вместо сапог в царвули или же обмотал ноги полосками домотканого сукна и, как это не трудно было установить по цвету, лоскутами от трофейных турецких шинелей. «Да ведь я еще в Софии, от пленных слыхал об этом, — вспомнил он. — Я знал, да-да!»