Дьявол против кардинала<br />(Роман)

У Сен-Марса вспотели ладони, кровь прилила к щекам. Неужели ему грозит опала? Не может быть, чтобы кардинал отдал такой приказ без согласия короля?

Он не осмелился перечить и вышел, провожаемый насмешливыми взглядами.

В начале мая агенты Ришелье перехватили письмо от герцога де Лавалетта к Ла Форсу в Гиень. Опальный герцог побуждал старого маршала взбунтовать гугенотов, обещая поддержку графа де Суассона.

Затянувшееся пребывание графа в Седане, под крылом герцога Бульонского, уже давно тревожило Ришелье. Суассону было позволено находиться в Седане четыре года, и теперь этот срок истекал. Людовик приказал графу вернуться в Париж под угрозой ареста его доходов и обвинения в оскорблении величия.

Суассон прислал свое доверенное лицо — Александра де Кампьона с двумя письмами. Письмо к королю состояло сплошь из уверений в преданности, покорности и безгрешности; письмо же к кардиналу было выдержано в более строгом тоне. «Я совершенно уверен в своей невиновности в этом деле и во всех прочих, я ничего не боюсь. — писал Суассон. — Прошу передать мое дело на рассмотрение парижского Парламента, самого сурового из всех судов королевства».

Ришелье с раздражением бросил бумагу на стол.

— Что ж, — сказал он Кампьону, — если граф хочет погибнуть, то он на верном пути.

У кардинала были личные причины для неприязни к Суассону: тот собирался жениться на дочери Конде, отвергнув руку любимой племянницы Ришелье, герцогини д’Эгильон. Кампьон получил от Людовика приказ: Суассон должен явиться во Францию или выехать в Венецию. В тот же день Кампьон покинул Париж. Его путь лежал в Брюссель.

…С тех пор как дом герцогини де Шеврез вновь превратился в штаб заговорщиков, к ней вернулся молодой задор; отчаявшаяся женщина, страдающая от тоски и одиночества, осталась в прошлом. Кампьон невольно залюбовался ею: как сияют ее глаза, какая живость в движениях, вся она — сплошной порыв, сгусток страсти!

Она снова держала в своих руках все нити заговора, ведя переписку с Испанией, Англией, Карлом Лотарингским и Анри де Гизом, не говоря уже о Франции. Весть о том, что граф де Суассон может выступить против кардинала, взволновала ее и обрадовала.

— Если бы вы знали, как я ненавижу этого человека! — с чувством воскликнула она, стиснув в руке платок, словно это был сам Ришелье.

Кампьон подошел и опустился перед ней на одно колено.

— Вы необыкновенная, — прошептал он, восторженно глядя на нее.

Мари смутилась, что с нею редко случалось. Молодой красивый мужчина стоит перед ней на коленях… Когда это было в последний раз? Уже давно она не испытывала этого чувства, когда сердце бьется сильней, мурашки бегут по коже, и страшно, и весело, словно нужно перепрыгнуть через пропасть…

Когда на следующее утро к ней явился Монтегю, он нашел ее помолодевшей на десять лет — те самые десять лет, что разделяли ее с Кампьоном.

Копыта звонко стучали по мостовой: всадник преодолел крутой подъем вдоль высокой замшелой крепостной стены и выехал на площадь перед замком, остановившись у ворот с изображением саламандры и горностая. После недолгих переговоров с привратником его пропустили, и капитан гвардейцев пошел доложить о приезжем его высочеству.

После того как рождение племянника лишило его надежды на престол, Гастон решил окончательно поселиться в Блуа, сделав его своей резиденцией. Покои, из которых когда-то бежала его мать, он велел снести и выстроить на их месте новый, просторный дворец в современном стиле. Работы затянулись по обычной причине: не было денег. Пока приходилось жить в старом дворце, хранителе темных тайн и свидетеле не менее черных событий: слуги уверяли, что по ночам здесь бродят тени двух Гизов, герцога и кардинала, убитых полвека назад по приказу Генриха III.

Гастон как раз думал об этом (дело клонилось к вечеру), а потому даже вздрогнул, когда ему сообщили, что прибыл гонец от герцога де Гиза.

Гонец назвался шевалье де Воселем. Извинившись перед принцем, он снял куртку, оторвал подкладку и извлек оттуда письмо. Гастон пробежал его глазами.

Не далее как вчера он получил предупреждение от Ришелье о том, что его попытаются вовлечь в новый заговор против короля. Кардинал, как всегда, оказался прав: Гиз призывал его примкнуть к мятежу, для которого уже собираются войска. Восель ждал ответа.

— Арестовать его! — приказал Гастон.

Такого поворота гонец явно не ожидал. Несмотря на протесты и крики, два дюжих гвардейца скрутили его, отвели в угловую башню и, пригнув ему голову, впихнули в камеру с голым каменным полом и тощей охапкой соломы в углу. Дверь с лязгом закрылась; слышно было, как задвинули тяжелый засов.

Восель сел на солому и прислонился спиной к стене. День был жаркий, так что камни нагрелись и еще сохраняли тепло. Правда, пол холодный, и ночью, скорее всего, здесь промерзнешь до костей.

Пленник осмотрел свое узилище. Ровные каменные стены высотой в полтора туаза и в полтуаза толщиной; под потолком — узкое окошко, сквозь которое струится вечерний свет. Постойте-ка! (Восель даже привстал.) Окошко не было забрано решеткой, а рама со слюдой неплотно притворена!

Восель поднялся. Окошко, конечно, маловато, но и он не великан — протиснуться, пожалуй, можно. Как нарочно, сбоку вбит прочный крюк — верно, для рамы. Закрепить на нем веревку — и… Он перевел взгляд на свои руки, связанные спереди. Веревки не пожалели. А узел не такой и тугой. Восель развязал его зубами.

Изрядно попыхтев, он сумел-таки накинуть веревку на крюк, подтянуться, вылезти в окошко и спуститься по стене. Правда, веревка все-таки оказалась коротка, и он отбил себе пятки, когда спрыгнул вниз. Зато его конь так и дожидался на площади. Вскоре копыта снова застучали по мостовой мимо замка, но уже вниз…

— Сбежал? — переспросил Гастон. — Ну и слава богу.

Он улыбнулся, представив себе, как вытянется лицо у кардинала. Письмо от Гиза он, разумеется, переслал в Париж, сообщив, что собирался провести расследование, однако заговорщику удалось бежать.

…Когда Восель добрался до Парижа, уже давно рассвело. Улицы понемногу наполнялись привычными шумами и криками, хозяйки шли на рынок, оглядываясь на всадника верхом на взмыленной, тяжело поводящей боками лошади. Да он и сам едва держался в седле. Остановился у ближайшей харчевни, велел слуге позаботиться о коне, сам вошел в дверь и сел за стол:

— Хозяин, вина!

От запаха горячей еды кружилась голова. Но пить хотелось больше. Восель припал к горлышку бутылки, запрокинул голову, двигая кадыком. Когда он поставил пустую бутылку на стол, в харчевню, пригнувшись, входили гвардейцы кардинала в красных плащах с серебряным крестом.

— Вот он! — воскликнул один из них, указав на Воселя пальцем.

Его окружили. «Именем короля!..»

— Ребята, дайте хотя бы поесть! — хриплым голосом попросил Восель.

— И пусть заплатит! — грозно добавил хозяин.

— Да уж, в Бастилии тебе разносолов не будет! — сказал один из гвардейцев. Они расхохотались.

…Кардинал лично допросил Воселя в своем дворце. Тот поведал все без утайки, раскаялся в своем преступлении и на коленях молил о пощаде.

— Что ж, вы получите то, что заслужили, — сказал Ришелье. — Капитан! Уведите.

Капитан гвардейцев отвел Воселя к казначею, который выдал ему кошелек со звонкими экю, — свое задание он выполнил.

Тотчас после их ухода из-за ширмы в кабинете кардинала вышел король. Лицо его было сумрачно, между бровей пролегла глубокая складка.

— Я рад поведению моего брата, — сказал он.

— Я был совершенно уверен, что его высочество поступит только так, а не иначе, — любезно отвечал кардинал.

Людовик направился к выходу, Ришелье почтительно посторонился. Гвардеец распахнул перед королем дверь. Вдруг Людовик остановился и оглянулся на кардинала.

— Идите вы первым, — отрывисто сказал он. — И так все говорят, что настоящий король — вы.

Замешательство Ришелье длилось не больше двух секунд. Он схватил подсвечник, стоявший на камине, и подошел к двери: