Царев город

— Ясак привез, — Васлейка бросил на лавку две связки беличьих шкурок. — Прибились в мой лужай две новых семьи — это их доля. Да и купить надо кое-чего.— Увидев играющих в избе ребятишек, Васлейка спросил:— Это твои? Когда успел?

— Мои девчонки. А парнишки — Андрюшки Царегород-цева. Играют вместе.

— Это кто, Андрюшка? Настькин муж?

— Он самый. Теперь большая шишка — дьяк земской дабы. Настька уж третьим брюхата.

—г Айвика жива-здорова?

— Жива. В церкву ушла. Тараску Опёнка женят.

— Нам можно сходить, посмотреть?

— А почему нельзя? Всем можно. Я с вами, пожалуй, тоже схожу. А ну, мелочь пузатая, пошли в церкву.—Дениска забрал ребятню и пошел на улицу. По пути с восторгом рассказывал, как хорошо идут дела — два народа роднятся между собой, жизнь налаживается, люди обретают не вражду, а дружбу. Мурза шел сзади и ехидно усмехался, теперь он знал, как насолить городу.

А через месяц казанский владыка Гермоген получил подметное письмо.

Гермоген в Казань назначен недавно. Патриарх Иов, посылая его на владычество, сказал:

— Край тот дикий, вере нашей противный, однако, богатый. И ты, Гермоген, как некие, не возлежи на перинах

пуховых, а рыскай яко волк по лесам сиим иноверческим и осияй их светом православия.

Гермоген и впрямь возлежать на перинах не любил. Он начал с того, что съездил по Волге до Царицина городка и нашел там иноверцев татар, калмыков. И еще углядел православной веры шатание. Сделав разнос местным немногочисленным священникам, владыка вернулся в Казань и метнулся в другую сторону, на Каму до Лаишева. Там по разумению владыки, дела веры и совсем были худы. В одном татарском селении в пору казанского взятия построили было церквушку, оставили попа. Сей поп поддался наущению татар, у церквушки кресты сняли, на маковке водрузили полумесяц, и стала в том месте мечеть. А попа стали звать муллой. Что было делать Гермогену? Лишить попа сана? Он и так его давно бросил. Владыке ничего не оставалось, как пустить в ход кулаки (благо владыка был сйлен как конь), а избив попа, спросить:

— Чего ради ты муллой назвался, христопродавец?!

— Корысти ради, владыко. Сельцо сплошь татарское, приношений в церкву не было, яз с голоду помираху. А

*как начал коран читать, повалили ко мне валом, и жить яз стал безбедно.

Уезжая, Гермоген приказал:

— Храм оскверненный спалить, а нехристи пусть в ином месте свою мечеть строят. А твой удел — застенок.

Не успел владыка приехать домой — подметная грамота. Некий доброжелатель христианской вере писал:

«...И окрутил в Цареве городе тот поп Ешка, может, триста, а может, и более православных людей с инородками некрещеными, и уводят те нехристи русских людей в дикие леса, в свои кудо, и молятся с ними в кюсото по древнему языческому образу. Того мало, сокрывает поп Ешка множество разбойников, супротив государя воровавших, а во главе их — атаман Илейка Кузнецов. Не токмо простые люди, а городничий Звяга Воейков на черемисской девке обвенчан...»

Гермоген велел заложить тройку и—в Царевококшайск.

На ту беду в день приезда владыки Ешка только что обвенчал стрелецкого сотника, хранителя пушечной казны, на дочке Актугана, и была веселая свадьба. И предстал настоятель храма «перед владыкой Гермогеном в хмельном виде.

— Церковную книгу сюда! — загремел Гермоген.

Принесли церковную книгу. А там, еще чернила не высохли, записано: «Обвенчан раб божий Софрон Петров сын на рабе божьей Пампалче дщери Актугановой». И таких записей сотни. Архиепископ схватил гусиное перо и, разбрызгивая чернила, начал вычеркивать записи. Ешка* не утерпел, вырвал у владыки перо, воскликнул:

— Они же крещеный!

— Развенчать! Развести! — задыхаясь от злобы, закричал Гермоген. — Сии браки еретичны, богопротивны и греховодны!

— У иных многих уже дети есть, владыко!

— Неверных плодишь, отче! Чистоту христианской веры рушишь?

И тогда Ешка возмутился:

— Не умно глаголешь, владыко! Иисус Христос, господь бог наш, проповедовал мир между людьми. И то, что два народа меж собою роднятся, дружатся, это в сей земле, злобой наполненной, зело важно. Ты записи новокре-щенных посмотри, сколько через сии браки новых жен в лоно церкви пришло.

— Врешь, отче! Они, мне ведомо, теперь мужей своих в кюсото водят! — Гермоген схватил книгу, пробежал глазами по записям, спросил: — Вот сей Денис Ключев, обрученный на Айвике Ялпаевой, кто он?

— Сборщик ясака, владыко.

— Сызнова лжешь! Он разбойник. А женившись на черемиске, они еще пуще супротив государя бунтовать начнут. Если уж не начали!

— Это ты лжешь, владыко! Айвика жена отважная, честная. Она многажды с нашими воинами в бой ходила, она полк воеводы Гагина спасла! И теперь лечит горожан наших преотменно.

— Лечит?! Колдовством черемисским, волхованием? Ты не токмо сам в грехах погряз, ты церковь святую в некое языческое капище превратил! Я священного сана лишаю тя! Из лона святой церкви изымаю!

— Руки коротки, владыко! Меня сам патриарх Иов сюда послал, меня государыня-матушка святым подвижником назвала.

— Воров и разбойников покрывателем тебя назвать следует.

— Эти люди город царю построили, и указом государевым прощены они!

— О, господь великий и милосердный! — Гермоген возвел руки вверх. — Пошто ты позволил свить тут гнездо смердящее, греховодное?! Пойдем к большому воеводе! Я укажу на тя кандалы надеть и в погреб бросить!

— Воевода в Москве.

— К городничему пойдем!

— А он сам на инородке женат. И живут в мире и согласии. Он тебе не подвластен. Ты бы, владыко, чем орать на меня, лучше бы храм вновь возводимый осмотрел, с прихожанами бы поговорил, а потом уж...

— Пойдем, показывай!

Осмотрев оба храма, Гермоген немного смягчился: он понял, что наскоком тут ничего не сделать. Про указ государя о прощении ватажников он знал и действовать супротив него не решился. Сообразил владыка, что ему надо ехать в Москву и с помощью патриарха и государя искоренять тут ересь, которую развел в приходе отец Иоахим.

IV

Москва полнилась злыми слухами, словно бочка порохом. Казалось, малая искорка — и взлетит город на воздух в страшном взрыве. По улицам праздно шатались монахи. Некий юродивый прыгал на площадях совершенно голый, с веригами на плечах и криками возвещал пророчества, поносил Бориса Годунова и всю его родню. Шептались по-за углами монашки, таращили глаза, передавая слухи один страшнее другого.

Некий боярский сын рассказывал в кабаке во всеуслышание, что царь Федор в великой ссоре велел наказа_ть шурина палками, а Годунов выхватил нож и пырнул царя в пах. От двух ран государь шибко занемог, и все ждут его смерти. Боярский сын клялся и божился, что видел раненого царя сам.

Через день ноТзая весть — царь убит Годуновым, и Борис уже примерял шапку Мономаха.

Между разносчиками слухов крутились иноземные послы, все вынюхивали и слали депеши в с^ои страны. Особенно много наушников в Москве было у литовского канцлера Сапеги. Он жадно собирал слухи о «москалях» и. пересылал их в грамотах польскому королю. В одном из писем Сапега писал:

«...Царица-москалиха в минувшую весну родила дочь. Брат ее Борис, не будь плох, дочку утопил, а вместо нее положил новорожденного сына одного стрельца, дабы иметь нужного ему наследника престола. Об этом узнали сторонники Нагих и сообщили в Углич, Дмитрию. А потом и самому царю. Царь в гневе велел Ирину постричь в монастырь, за нее заступился Борис, и произошла драка. Москаль получил две раны в живот, а Годунов избит царским посохом...»

Спустя два месяца литовский подканцлер Бараковский сообщал в Рим, папе, о новом «москальском скандале»:

«...О великой же княгине сообщаю следующее: в пору,,

когда царь Федор ездил на длительное моление в монастырь, царица понесла от молодого дьяка, и все это открылось самым необычным способом... Царь был разгневан и постриг ее в монахини. Ирина пыталась отравить мужа, и только провидение спасло москаля-правителя. Ныне же царь тяжко болен, и дни его сочтены. Временщик Борис вряд ли сможет его заменить — против него поднимут голову бояре Шуйские, дьяки Щелкаловы и родственники законного наследника престола царевича Дмитрия — кня~ зья Нагие».