Юрий долгорукий

- Какой сын? Я Кузьма Дулеб. Княжий лекарь.

- Дулеб? - Тот ещё не верил. - А мне сказали: тут Кузьма. Сын мой.

- Да кто ты, странный человече? - нетерпеливо спрашивал Дулеб. Покажись, что ли. Чуть не убил меня, а теперь о каком-то сыне глаголешь. Где ты?

Он бесстрашно пошёл в темноту, но не нашёл никого.

Собственно, в таких случаях Дулеба должен был выручать Иваница, между ними существовало неписаное соглашение, но Иваница спал непробудно, не слыхал ничего, и это встревожило Дулеба ещё больше, чем невидимый человек с копьём. Такое случалось впервые. Иваница умел не спать именно тогда, когда ему нужно было не спать, Иваница всегда предупреждал опасность. Иваница всегда знал наперёд, предчувствовал каким-то таинственным образом всё, что скрыто было до поры до времени от всех остальных. А поскольку он всегда щедро делился своим знанием прежде всего с Дулебом, способность ясновидения приписывалась прежде всего Дулебу, потому что, как бы там ни было, Иваница являлся слугой княжьего лекаря, а прислужник - это ведь не человек, в лучшем случае это - полчеловека.

Так считали все, кроме самого Дулеба. Для Дулеба Иваница был товарищем, верным помощником, а часто ещё и спасителем.

- Иваница! - позвал Дулеб, возвращаясь в своё каменное прибежище, которое чуть было не стало последним. - Спишь, что ли?

Он подошёл к ложу, на котором должен был спать его товарищ, осторожно ощупал темноту.

Иваницы не было.

Только теперь Дулеб вспомнил, что в передней келейке должна была гореть свеча. Свечи лежали возле ставника ещё из Игоревых запасов, там их хватило бы на много ночей. Иваница должен был следить ещё и за тем, чтобы не угасал свет, но вышло, вишь, так, что и свечка угасла и Иваницы нет.

Дулеб прошёл в тот угол, где должен был быть ставник со свечой, долго водил во тьме рукой, не нашёл ничего.

Иваницу же леший попутал. С ним бывало всякое, но такого - никогда ещё. Откровенно говоря, мир полон тайн, но это не для Иваницы. Для него мир был открыт всегда и во всём. Тайной для мира мог быть разве лишь сам Иваница. Потому что он всегда всё знал, а о нём никто ничего. Даже велемудрый лекарь Дулеб. Если бы у Дулеба спросили, откуда у него взялся Иваница, он не смог бы ответить. Потому что тот родился словно бы сам по себе, ниоткуда. Вот так. Ещё вчера его не было, а сегодня уже есть. Появился, и всё. Беззаботный, здоровый, как рыба, ясные глаза, ясное лицо.

- Хворь имеешь? - спросил для приличия Дулеб, хотя твёрдо знал, что спрашивает лишь для приличия.

- А что такое хворь? - удивился Иваница.

- Зачем же ты пришёл?

- Помогать тебе хочу.

- Смыслишь в лечении?

- А что такое лечение? - спросил Иваница.

- Ну, - Дулеб, быть может, впервые столкнулся с такой наивной простотой. - У людей время от времени непременно что-нибудь болит, я и помогаю тогда им своим умением. Это и есть лечение.

- Вот! - радостно промолвил Иваница. - Я и говорю.

Дулеб смотрел на него доброжелательно, поэтому Иваница решил сказать всё до конца.

- Ты помогаешь людям? Я буду помогать тебе. Негоже ведь, чтобы такому человеку никто не помогал.

- Как же ты помогать будешь, ежели не смыслишь в лечении?

- Хворому что? - улыбнулся Иваница. - Хворому поможешь ты. А кто поможет здоровому? Свет широкий, всё в нём есть. Вот там и понадобится тебе Иваница.

- Уже знаешь свет? - недоверчиво спросил Дулеб.

- А оно само узнается, - беззаботно взглянул на него Иваница.

Если же сказать откровенно, знания приходили к Иванице от женщин. Известно, что для женщин тайн не существует нигде, известно также, что женщинам всегда хочется поделиться тем сокровищем, которым они обладают, и вот тут оказывался нужным этой лучшей части человечества именно Иваница. Не следует считать, будто он подманивал женщин или, грешно даже подумать, применял к ним силу и принуждение. Они сами шли к нему, влекомые его добротой, его улыбчатой беззащитностью, его беспомощностью. Он не походил на тех задиристых, наглых, быстрых на всё злое мужчин, которые слонялись по свету в одиночку или же целыми толпами, часто возглавляемые воеводами, а то и князьями, в нём было нечто детское, хотелось помогать такому славному парню, спасти его от вероятных жестокостей мира, а кто же мог сделать это лучше женщин? И они приходили к Иванице с новостями, предостережениями, тайнами, предположениями, а то и с пророчествами.

А уже Иваница от щедрости своей делился знаниями с Дулебом, каждый раз вызывая у того удивление, хотя казалось, не должен был бы удивляться этот человек, который ещё издалека, лишь увидев кого-нибудь, мог точно сказать, здоров он или болен, и даже мог довольно точно определить недуг, которым страдал немощный. Так и получалось: один из них ведал обо всём, что происходит вокруг людей, а другой как бы заглядывал в их души, видел их нутро. Радостного в этом, наверное, было мало, но у каждого на земле есть своё призвание, их призвание было именно таким.

Следует отметить ещё и то, что Иваница никогда не проявлял интереса к знаниям Дулеба, потому что считал людскую хворь недостойной своего внимания, зато щедро делился со своим старшим товарищем всем добытым, и не так, видимо, из осознания важности своих сведений, сколько от врождённой доброты.

Так оно получилось и в Чернигове, куда великий князь Изяслав посылал Дулеба не для выведываний, а только по лекарским делам.

За год до этого Изяслав захватил Киевский стол раньше своих стрыев Вячеслава и Юрия Мономаховичей, устранив Игоря Ольговича, который был князем киевским каких-нибудь две недели после смерти брата своего Всеволода Ольговича. С изгнанием Игоря наступил конец господству Ольговичей в Киеве, киевляне вельми радовались возвращению (не без их помощи) Мономаховичей; брат Игоря Святослав Ольгович ведал тоже весьма хорошо, что не вернуть уже для их рода Киевский стол, но боль за брата, которого Изяслав сначала посадил в поруб, а потом послал в монастырь, и стремление хоть как-нибудь донять Изяслава бросили Святослава в сообщники суздальского князя Юрия, сына Мономаха. Тот чувствовал себя тоже обиженным, потому что его племянник Изяслав, пренебрегая рядом старшинства, забыв и о старшем своём дяде Вячеславе, и о нём, могучем и вездесущем (за это и прозван он был Долгоруким) Юрии, захватил стол Киевский, так, словно это было какое-то заброшенное ловище, или купеческий обоз, или красна девица, на которую, имеет право тот, кто первым доскочит.

Так и прошёл год княжения Изяслава в Киеве в непрестанных стычках, походах, в напряжении, неприятностях и страхах. Но киевляне стояли за Изяслава твёрдо, и он сумел загнать своего врага Святослава Ольговича чуть ли не к его высокому покровителю Юрию Суздальскому. Да и не только это, а ещё оторвал от Святослава его сообщников - черниговских князей Владимира и Изяслава Давыдовичей и Святослава Всеволодовича (племянника Святослава Ольговича). Дело дошло до того, что черниговские князья начали звать к себе Изяслава: "Брат наш! Занял Святослав Ольгович нашу волость во вятичах, давай пойдём на него. Когда же прогоним его, пойдём и на Дюргия в Суздаль и либо мир с ним сотворим, либо же биться будем".

Киевляне отступились от своего князя в этом деле. "Княже, - сказали они, - не ходи на стрыя своего, лучше уладь с ним дело. Ольговичам не верь и в путь с ними не отправляйся". Но не было единодушия среди несогласных. Изяслав видел это ясно. Поэтому упёрся на своём: "Черниговские князья целовали мне крест, думу с ними думал, и уже не могу отложить этот поход. Кто же захочет со мной, догоняйте!" На что киевляне опять-таки сказали ему: "Княже, ты на нас не гневайся, мы не можем на Мономахово племя поднять руку". Как всегда бывает, одни говорили, другие молчали. Из этих молчунов Изяслав набрал себе воинов и без промедления отправился в путь; чтобы пополнить своё войско, он пошёл кружной дорогой на Альту, на Нежатин, на Роситину. Там встретил его гонец из Чернигова от Изяслава Давыдовича. Давыдович передавал, что вряд ли дождётся Изяслава с полками, ибо немощен сердцем.