Пушкин

ошно доживали век свой, не надеясь на непрочное будущее. Монфор оглядывал в лорнет прохожих; походка его была неверная, руки дрожали. Он все более опускался. Арина защищала его и покрывала его слабости. Когда, с раскрасневшимся от бальзама лицом, пробираясь однажды вечером в девичью, он столкнулся с Надеждой Осиповной, Арина отвлекла ее вопросами хозяйственными. Случалось, француз наливал ей в кружку своего бальзама, и она, не морщась, осушала его за здоровье мусье и Александра Сергеевича. У Монфора были сильные связи, граф де Местр, философ и иезуит, проживавший в Петербурге, покровительствовал ему. Даже когда Татьянка, плача, призна[123] лась в преступной склонности к графу, дело замяли, главным образом по лени, а Татьянку сослали в Михайловское, на скотный двор. Сошло с рук и другое - француз угостил раз воспитанника своим бальзамом. Рот приятно жгло, голова у Александра кружилась, и с губ сами рвались небывалые слова, стихи и смех. Учитель и ученик, мертвецки пьяные, заснули глубоким и приятным сном. Погубило Монфора другое: он вздумал сыграть в дурачки в передней с Никитой и был застигнут Надеждой Осиповной. Возмутительным было то, что он играл именно в передней и с холуем. Никакое графство не спасло его. Сергей Львович говорил, презрительно пожимая плечами: - Сначала в дурачки, потом в хрюшки, потом в Никитишны, а там - ив носки! Не угодно ли? Так он рисовал постепенное падение Монфора; старый игрок в веньтэнь говорил в нем. Назавтра, увязав в баул свое имущество, француз простился с Александром, нарисовав ему на память борзую, а внизу написав по-французски: "Главное в жизни честь и только затем счастье" и проставив под этим изречением свой полный титул и фамилию. Было и еще одно обстоятельство, погубившее Монфора. Николинька Трубецкой, воспитанник иезуитов, приехал к родителям в краткий отпуск и посетил соседей. Черный бархатный камзольчик с кружевными манжетками был на нем. Говорил он теперь ровным, как бы сонным голосом, ни на миг не повышая и не понижая его, и, слушая этот ровный, приличный говор, Сергей Львович вдруг огорчился: его сын говорил по-французски резко, обрывисто, кратко и, как показалось ему, грубо. Для обоих французский язык был как бы родным, но Николинька говорил как аббат, а Сашка как уличный забияка. Николинька, рассказывая о чем-то, назвал Поварскую, как француз, "Povarskaia", a y Харитонья в переулке - "Au St. Chariton"(1). Прощаясь, он сказал приятелю по-латыни: vale(2). Сашке было далеко до него. Монфор был посрамлен как воспитатель. Новый воспитатель был не похож на Монфора. Звали его Руссло. С усиками, широкими ноздрями, гордый, он был са- ----------------------------------------(1) У святого Харитония (фр.) (2) Прощай (лат.). [124] мого высокого мнения о себе, и Арина с самого начала его возненавидела. - Тот мусье был простец, - говорила она со вздохом, - пошли ему бог здоровья, теперь небось загулял, а этот - жеребец. Надежда Осиповна и Сергей Львович зато были другого о нем мнения. Надежда Осиповна мало теперь