Забайкальцы. Книга 2

Не знал, не ведал есаул, что в станице уже третий день находится посланец ундинских большевиков Михаил Бородин, что в тот вечер, когда изрядно подвыпившего есаула угощал в своем доме богатый казак Филимонов, на соседней улице, в избе Симакова, собралась небольшая сходка. Бородин совещался там с казаками-фронтовиками, среди которых были большевистски настроенные: Яков Коротаев, Самуил Зарубин, Никандр Раздобреев, два брата Машуковы, гвардеец Уваровский и еще с десяток казаков из тех, что вернулись с фронта в родную станицу насквозь пропитанные бельшевистским духом. Даже сам станичный атаман, вахмистр Ваулин, присутствовал на этой сходке. О чем совещались фронтовики, осталось тайной.

На следующее утро все они прибыли на станичную площадь, в числе мобилизованных, в полной боевой готовности. На шинелях служивых погоны с номерами и названиями прежних полков, на папахах кокарды, винтовки не у всех, но шашка и нагайка у каждого. Оседланные казачьи кони шеренгами выстроились, привязанные к заборам.

Станичную площадь запрудило народом, на проводы служивых пришли со всего села: старики, молодежь, бабы и девки; смешавшись с ними, казаки прощаются с родными. Толпа движется, гудит разноголосо: тут и шутки, и смех, и плач — сетования чьей-то женушки:

— И опять ты нас покида-а-аешь.

— Да полно, Олена, чего ты это разнюнилась.

— И когда она, проклятая, закончится…

А рядом спокойно, рассудительно:

— Коня береги, сынок, коня, сам недоешь, да его накорми.

— Под седло-то постарайся козлину приобречь.

— Перековать бы Воронка-то.

В станичном правлении писаря спешат закончить какие-то бумаги, списки, в соседней комнате сидит станичный атаман, пожилой, седоусый человек. Атаман также в полной казачьей форме, при шашке и с насекой, на погонах его шинели широкие серебряные нашивки вахмистра. Рядом, облокотившись на стол, сидит есаул Беломестнов.

— Все это хорошо, — говорит есаул, глядя в окно, — но откуда у ваших казаков трехлинейные винтовки? Ведь был приказ походного атамана о сдаче всего огнестрельного оружия, за исключением охотничьих бердан, знаете о таком?

— Знаем, господин есаул. И какие числились за фронтовиками, сдали полностью.

— А эти откуда у них?

— Сатана их разберет, — пожал плечами атаман, — должно быть, по две прихватили, когда из полков увольнялись. Там ведь такая неразбериха была, что не создай господь. Не только винтовки, говорят, пулемет приобрести можно было.

— Мда-а, хорошо еще, что не попали эти винтовки к красным.

— Вот именно.

Шум, гам толпы на станичной площади приутих, когда на крыльце правления появились: атаман — с насекой в руке, есаул Беломестнов и урядник Уваровский, высокий красивый атаманец лейб-гвардии казачьего полка. Атаман что-то тихонько сказал Уваровскому, тот согласно кивнул головой и, подхватив шашку, сбежал по ступенькам крыльца.

— По коня-ам! — раздался его властный, командирский бас.

Толпа раздалась по сторонам, и на площади, вмиг разобрав лошадей, двумя шеренгами выстроились казаки.

— Направо равня-айсь! — гарцуя на рослом вороном коне, командовал Уваровский. — Смирно.

Улыбаясь в черные усы, есаул наблюдал с крыльца, как атаман, уже верхом на рыжем коне, подъехал к строю казаков, поздоровался с ними; выслушав ответное приветствие, он сказал напутственную речь и, повернувшись к сельчанам, снял папаху:

— До свиданья, станичники, не поминайте нас лихом, пожелайте нам доброго пути.

Толпа ответно загудела, над головами станичников замелькали руки, папахи, фуражки и платки.

Атаман трижды поклонился толпе и, нахлобучив папаху, повернулся к казакам, скомандовал:

— Сотня-а, слушать мою команду, справа по три-и за мной… — и, взмахнув насекой, как отрезал: — марш!

Казаки привычно, равняясь на ходу, перестраивались в колонну. Следом за ними двинулась толпа сельчан, провожали казаков до окраины села. За околицей атаман еще раз. помахал станичникам папахой и скомандовал сотне:

— Рысью-у ма-арш!

Стоя на стременах, казаки оправляли оружие, грустными глазами оглядывались на провожающих. Каждый из них понимал, что едет он не на гулянку, не на инспекторский смотр, и кто знает, вернется ли он к семье своей живым и здоровым или простился с ними навсегда.

Сначала сотня, как и предполагалось, шла вверх долиной Борзи, но не пройдя и пяти верст, повернула влево и, перевалив небольшую седловину, повернула еще левее… в обратную сторону, и только теперь стал понятен их замысел. На другой день ононборзинцы вышли на Газимур и там, в станице Догинской, влились в Шелопугинский отряд Красной гвардии.

Но самое худшее ожидало есаула Беломестнова в станице Донинской: казаки-донинцы, узнав о мобилизации в семеновскую армию о том, что к ним едет Беломестнов, устроили засаду и встретили есаула залпами из винтовок. Потеряв половину своих людей, есаул повернул обратно, но наперерез ему мчался взвод казаков-красногвардейцев. Видя неминучую гибель, белые казаки побросали винтовки, остановились с поднятыми руками.

— Мерзавцы! — осадив коня, воскликнул есаул. Выхватив наган, он трижды выстрелил в своих казаков и повернул навстречу красногвардейцам. Они уже были близко и, очевидно, хотели взять его живьем. Опередившего всех рыжебородого красногвардейца есаул успел свалить с коня из нагана и тут же выстрелил в висок самому себе.

Под натиском красных семеновцы отступали все дальше и дальше на восток. Задержались они лишь на станции Оловянной. Здесь, на правой стороне Онона, они окопались, установили пулеметы, батареи, а в трех верстах от ононского моста ощетинились стволами орудий два их бронепоезда — «Атаман» и «Грозный». Хорошей защитой от нападения красных служил теперь белым и многоводный Онон и разрушенный на нем мост. Не раз пытались красногвардейцы переправиться через реку на плотах и лодках под прикрытием ночи. Но сделать это бесшумно было невозможно, смельчаков сразу же обнаруживали заставы противника, и под огнем из пулеметов красногвардейцы возвращались обратно, неся при этом немалые потери.

Окопы белых, вырытые на склонах сопок, тремя линиями полудужьем охватили правобережный поселок. Окопы и тщательно замаскированные пулеметные гнезда тянулись и по берегу Онона.

На рассвете семеновцы обстреляли позиции красных. Завязалась перестрелка, но длилась она недолго, к восходу солнца прекратилась. Новый день начинался обычными хлопотами, рабочей спешкой, красные пехотинцы рыли, углубляли окопы, казаки поили, чистили лошадей, в оградах сельчан дымили костры, бойцы варили картошку и чай. Моряки ремонтировали лодки, конопатили, их заливали смолой, а кое-где из бревен и остатков разбитых бомбежкой жилищ вязали плоты.

Все это видел Лазо из блиндажа на сопке, где находился он все это утро, изучая позиции белых. Вместе с ним был его заместитель Балябин и командир дальневосточного отряда Красной гвардии Бородавкин. Внимательно рассматривал Лазо и разрушенный ононский мост.

— Как вы думаете, — обратился он к Бородавкину, — вот на тот уцелевший пролет сможет взобраться человек?

— Можно-то можно… — начал Бородавкин и, не закончив, попросил у Лазо бинокль, так же пристально стал рассматривать мост. — Есть у меня среди моряков удальцы ребята, — заговорил он, возвращая бинокль Лазо, — если прикажете, вызову охотников, попробуем. За успех не ручаюсь, но рискнем, если надо.