Семья Тибо (Том 3)

Он удерживал дыхание и не мог оторвать глаз от этих стиснутых губ. Жалость, раскаяние, страх были сильнее его нежности. Какой-то рок тяготел над ними. Рок? Нет. Все это произошло потому, что он того хотел. И только по его воле. Он всегда кидался на Женни, словно зверь на добычу. Это он сам навязал ей свое присутствие в Мезон-Лаффите, заставил полюбить себя, чтобы сейчас же исчезнуть, оставить ее во власти отчаяния. И вот этим летом он снова обрушился на нее - на нее, уже начинавшую приходить в себя, забывать... Непоправимое свершилось. Неделю назад она еще могла жить без него. Сегодня - нет. Она принадлежит ему. Он втянул ее в свою орбиту. Что будет дальше? Грозная неизвестность... Теперь без него вкус к жизни был бы утерян для нее навсегда. А будет ли она счастлива с ним? Нет. Он знал Это. Антуан был прав! Он не из тех, кто приносит другим счастье.

Антуан... Инстинктивно он поискал глазами часы. Он обещал проводить брата на вокзал сегодня утром. Без двадцати шесть. Через пять минут надо вставать.

В открытое окно вливался глухой, прерывистый шум. Жак поднял голову. Полки, обозы, орудия проезжали по городу. Война была рядом, она подстерегала их пробуждение. "Первый день мобилизации - воскресенье, второе августа..." В это утро война начиналась для всех.

Он продолжал лежать, приподнявшись на локте, напряженно вслушиваясь; взгляд его был неподвижен, лоб влажен. Иногда шум затихал на минуту-другую. Волнующая тишина сменяла тогда лязг железа, тишина, нарушаемая щебетанием птиц или же слабым, как вздох, шелестом деревьев, колеблемых ветерком. Потом в отдалении снова зарождался зловещий гул. Новые отряды проходили по бульвару: их мерный шаг приближался, становился громче, заглушая тишину, покрывая чириканье воробьев, подавляя своим грохотом все вокруг.

Рискуя разбудить Женни, он осторожно приподнял ее и обнял. Соприкосновение их тел заставило ее внезапно сжаться во сне. Она прошептала: "Нет... нет..." Потом ее веки поднялись, и она улыбнулась ему - нежной и робкой улыбкой, меж тем как в глубине ее затуманенных глаз медленно угасал огонек испуга. С минуту они лежали не шевелясь, тесно прижавшись друг к другу. В жгучей неподвижности этого объятия тела их трепетали от воспоминаний ночи. Но эти воспоминания были неодинаковы у обоих... И когда Жак еще крепче прижал ее к себе, Женни, чья нежность была парализована страхом перед новой болью, инстинктивно попыталась уклониться. Побежденная наконец своей слабостью, своей любовью, жертвенным восторгом еще больше, чем собственным желанием, она уступила... Полное решимости самозабвение, в котором была как раз та доля страсти и даже радости, какая была нужна, чтобы Жак смог обмануться и не заподозрил, сколько страха, самоотверженности, воли скрывалось за этим согласием.

Откинувшись на спинку скамьи, сложив руки на коленях, г-жа де Фонтанен смотрела прямо перед собой, не в силах ни о чем думать.

Время шло. Сад, залитый утренним солнцем, пение птиц, зелень, цветы, белые статуи, отбрасывавшие на газоны длинные тени, - все это окутывало ее одиночеством. Мужчины, женщины, которые быстрыми шагами наискось пересекали улицу, проходили далеко от нее, не глядя на эту женщину в трауре, в изнеможении сидящую на скамейке. Деревья закрывали от нее окна ее квартиры, но сквозь кусты она видела подъезд своего дома.

Вдруг она нагнула голову и опустила вуаль: Жак, а потом Женни показались на пороге... Они не могли увидеть, узнать ее на таком расстоянии. Но вдруг они пойдут в ее сторону?.. Когда она решилась наконец поднять глаза, они быстро удалялись в направлении Люксембургского сада.

Она глубоко вздохнула. Кровь стучала у нее в висках. Она растерянно провожала глазами молодую пару, пока та не скрылась из виду. Еще несколько минут она сидела, не имея мужества встать. Затем поднялась и почти твердым шагом - несмотря ни на что, это бесконечное ожидание дало ей некоторый отдых, - направилась к дому.

- Полежи, - сказал Жак Женни. - Я провожу Антуана на вокзал. Потом зайду попрощаться с Мурланом, пройду в ВКТ, в "Юма". А потом уже, около полудня, вернусь сюда за тобой.

Но Женни думала иначе. Она твердо решила, что в это утро не останется одна в квартире.

- А когда же ты будешь укладывать вещи? Или устраивать дела, о которых говорила вчера? Тебе ни за что не успеть собраться к вечеру, - сказал он, поддразнивая ее.

Она улыбнулась совсем новой, застенчивой и страстной улыбкой, затуманившей ее взгляд.

- У меня другой план... Я пойду посмотрю еще раз наш скверик на улице Лафайет. Вы... ты зайдешь за мной туда, когда будешь возвращаться с Северного вокзала, - хорошо? Или позже.

Они решили, что она проводит его до Университетской улицы через Люксембургский сад, пешком; а потом будет терпеливо ждать его у церкви св. Венсан де Поля И она побежала одеваться.

Антуан расстался с Анной в три часа утра.

Накануне он не устоял против неодолимой потребности снова увидеть ее, последняя и горькая радость, которую он позволил себе, не обольщаясь, как даруют последнюю милость приговоренному к смерти. Но жестокое отчаяние Анны в минуту прощания и раскаяние, которое он испытал, уступив искушению, оставили в нем чувство растерянности и уныния. Вернувшись домой, он провел остаток ночи на ногах. Разобрал содержимое ящиков, сжег бумаги, вложил в конверты небольшие суммы денег, предназначенные разным лицам: г-ну Шалю, служанкам, мадемуазель де Вез и даже двум мальчишкам-сиротам с улицы Вернейль - смышленому маленькому конторщику Роберу Боннару и его брату. (Он продолжал время от времени помогать им, и ему не хотелось оставить их без поддержки в эти первые недели всеобщей сумятицы.) Затем он написал довольно длинное письмо Жиз, советуя ей не уезжать из Англии, и другое письмо - Жаку, адресованное в Женеву: он был уверен, что брат не придет проститься с ним после вчерашней сцены. В нескольких дружеских словах он просил прощения за то, что обидел его, и умолял писать о себе.

После этого он прошел в туалетную комнату, надел военную форму. И сразу его охватило спокойствие, словно решительный шаг был уже сделан.

Застегивая краги, он произвел мысленный смотр всему, что намеревался сделать до отъезда. Ничто не было забыто. Эта уверенность окончательно его успокоила. Вдруг он подумал, что ему будет многого недоставать для настоящей, плодотворной работы военного врача. Без колебаний он быстро опорожнил сундучок, уложенный им с такой тщательностью, вынул добрую половину белья, туалетных принадлежностей, даже книг, которые имел слабость положить туда, а на их место положил все, что только смог найти в своих шкафах: бинты, компрессы, хирургические щипцы, шприцы, анестезирующие и дезинфицирующие средства.

Обе служанки давно встали и бродили по коридорам. (Леон уже уехал из Парижа: ему захотелось, прежде чем явиться в свой полк, съездить на родину и повидать "стариков".)

Адриенна пришла сказать, что завтрак подан в столовой. Глаза у нее были красные. Она упросила Антуана сунуть куда-нибудь жареного цыпленка, которого принесла уже завернутым в бумагу.

Антуан встал из-за стола, когда раздался звонок.

Он слегка побледнел; лицо его осветилось нежной улыбкой. Жак?..

Это в самом деле был он. Он остановился в дверях. Антуан неловко двинулся ему навстречу. От волнения у обоих перехватило дыхание. Они молча пожали друг другу руки, словно накануне ничего не произошло.

- Я боялся, что опоздал, - пробормотал наконец Жак. - Все готово? Ты уже отправляешься?

- Да... семь часов... Пожалуй, пора.

Антуан силился говорить твердым голосом. Нарочито развязным движением он схватил кепи и надел его. Неужели голова увеличилась со времени последнего лагерного сбора? Или он отпускал теперь более длинные волосы? Кепи смешно торчало у него на макушке. В передней он увидел себя в зеркале и нахмурился. Пока он неумело застегивал портупею, его взгляд блуждал по сторонам. Казалось, он прощается с домом, со штатской жизнью, с самим собой; однако глаза его беспрерывно возвращались к малоприятному изображению, которое смотрело на него из зеркала.