Мгновение – вечность

– Голову? Она! – сказал Дралкин. – На Елену Бахареву похоже…

– С гонором девица: предложил «ЗИС» – отказалась. Тут, я слышал, она космы кое-кому за своего инструктора драла…

– Не драла…

– Фигурально. В Москве на трибуну не выпустили, она, значит, здесь с праведной речью выступила… Давно не виделись?

– Три года. Кулев присвистнул.

– Письма писала?

– Елена?

«Григорий Сергеевич, – написала Лена в оставленной ему записке, – как я хотела вас повидать, вспомнить нашу пролетевшую молодость и тех, кто ушел на фронт. Все старое помнится ярко. Я почему-то мало кого встретила за эти годы. Из настоящих встреч была одна. Я бы вам рассказала все. Сейчас вы бы поняли меня, не как тогда, на водной станции, когда мы показались друг другу чужими. Ваш уход из аэроклуба я сильно переживала, терялась в догадках. Командир отряда Добролюбов погиб, Володька Сургин получил Героя, воюет под Ржевом. Я очень вас ждала, ведь такие встречи случаются редко, вот и наша не состоялась. Ох и ох. Пишите, я вам сразу отвечу. Е. – Бахарева».

– Нет, не переписывались… Ей велено было отсюда отбыть с первой группой «ЯКов», она осталась.

– Любит на своем поставить.

– День прождала. А вчера за полчаса до нашего прихода полковник Челюскин приказал ее отсюда выгнать.

– На Ростов?

– Я понял – да, на Ростов.

– Свидание переносится в Ростов. В Ростове даже лучше, есть где развернуться… Один момент!

Из аэродромной сторожки Кулев еще раз позвонил в Р.

– Палки крутятся, – сказал он Дусе. – Вылетаю…

– Жду!

Сладко екнуло сердце Степана.

– Не задержусь, – заверил он себя и Дусю. – Постараюсь сразу вернуться.

– Жду!

«Вот где меня действительно встретят…»

– Знаешь, кто здесь? – спросила Дуся.

– Амет?!

– Амет улетел. – Дуся тихо рассмеялась. – Я же объясняла. Показался, как ясное солнышко, прозвенел бубенцами и скрылся.

– Тебя не навестил?

– Откуда ему знать обо мне, Степа? Я же сказала… Другой товарищ, твой знакомый… Вот догадайся!

– Гадать времени нет.

– Сдаешься?

– Сдаюсь…

– Майор Жерелин, – сказала Дуся. – Ты про него столько рассказывал.

– Откуда его черт принес? – Степан забыл о прогретых моторах.

Дуся ответила деловито:

– Жерелина привез летчик Кашуба. Он не поверил своим ушам.

– Кашуба?.. Какой… Кашуба?

– Не знаю. Летчик.

– Павел Кашуба?

– Ты как маленький, Степа. Застрял на своем хуторе неизвестно зачем и задаешь смешные вопросы. Почем я знаю – Павел или Петр? Не встречались.

Вот так сюрприз – Павел Кашуба!

Как обухом по голове.

– Такая фамилия…

– Какая? Я, например, первый раз слышу… Минутку!.. Никто не знает… Жерелин и Кашуба прилетели вместе, играли в городки, потом зашли к нашему командиру. Командир и сказал: это, говорит, майор Жерелин, связист, их тоже перебрасывают, знает вашего Степана…

– Больше ничего?

– Ничего. Пошли в летную столовую. Степа, товарищи подсказывают: командир экипажа «ЛИ-два», Герой Советского Союза Кашуба. Возможно, что и Павел…

– Возможно, что Павел, или точно, что Павел? – Он спросил так, что Дуся примолкла. Что-то уловив, осеклась. Чутье заменяет женщине знание профессиональных тонкостей дела, которым занят близкий человек, друг. Чутье и гибкость.

– Степа, – без тени только что звучавшего раздражения и недовольства, скорее горделиво пропела Дуся. – Товарищи поздравляют тебя с завершением перелета (он видел, как она поглядывает вокруг себя). Все говорят, что ты вышел на хутор как бог.

– Даю поправку: как бог, водит один флаг-штурман.

– Но поскольку флаг-штурман давным-давно отбыл…

– …Кулев провел «сибирячку», как апостол. Как сын апостола Петра.

– Здесь говорят: как бог.

– Все понятно, кроме сказанного… Обнимаю! Штурман вернулся к самолету.

– Ты у меня, Дралкин, как за каменной стеной, – снова мягко коснулся он выгоды сложившихся между ними отношений, при которых он, Кулев, временный член экипажа, держится сообразно своей штатной должности штурмана эскадрильи. Выгоды, другими словами, вклада, внесенного штурманом в их удачно завершенную, – как бы о ней ни судачили, – работу. Действительно, ночевку, питание, техобеспечение экипажа на северо-западе Степан полностью взял на себя: «Голова командира должна быть свободна от хозяйственных мелочей!»; не говоря уже о том, что все штабные дела – от получения кодовых таблиц до представления обзорных докладов – штурман осуществлял единолично («Дралкина в штабе никто в глаза не видел!» – рассказывалКулев).

Григорий в ответ помалкивал, понимая, что завтра Кулев от него уйдет, пересядет в кабину комэска, будет все решать на уровне комэска.

Но не только это в молчании летчика, однажды прервавшемся…

Не только это.

– В Р. будем садиться? – спросил Дралкин. Вот!

Посадка, порядок действий – прерогатива летчика, командира экипажа, тут ему ничьи советы не нужны.

– Садиться в Р. – время терять.

– Кое-что обсудить нелишне…

– Что? С кем?

Образ, ритм, музыка перелета на Дон жили в штурмане, выход на точку хутора как бы предопределял успех ростовского отрезка, мысли Кулева, легкие и быстрые, занимала не раскладка маршрута, не расчеты пути, а то, что он жив, молод, у него Дуся и он нужен начальству.

«Если бы не Кашуба», – думал Степан. Кашуба и Жерелин, вдруг вставшие на его пути, омрачали радость встречи с городком.

– «Маленькие» в ориентировке! Степан покрутил головой, притворно ужасаясь беспечности «маленьких»: – Ни уха, ни рыла. А спеси у них с избытком. Этого хватает. Ну, спесь собьем, не первый год замужем. Как поведем, так и пойдут… «Тенор» меня допекал, – поделился он с летчиком. – «Газует», не уймется, правду ищет, – он пожал плечом: верить «тенору»? Или не обращать внимания?..

Все известно Кулеву!

Как посадил младший лейтенант Дралкин «пешку» в поле, как бегал «тенор» выспрашивать название деревни и потом уговаривал летчика «взлететь по следу» и заявиться домой на свой аэродром, как будто ничего не случилось… Взлетать по следу, продавленному колесами «пешки» в снегу, летчик не отважился. «Пуганый он, Дралкин, насмерть пуганный», – стонал «тенор»…

– Зачем мне его сомнения, – доверительно говорил, был великодушен Кулев. – Мне они неинтересны, Бахарева ему правильно выдала.

«Что привез, что сказал обо мне Кашуба, что посеял в Р. Жерелин?» – думал штурман.

Один бы Кашуба ничего – прилетел, улетел, но в паре с Жерелиным… Все разыгрывается просто: беседуют с командиром в той же летной столовой, слово за слово. «За что дали Героя?» – «За спасение Еременко…» – «А Кулев, спасатель генерала?» – «Какой Кулев? Первый раз слышу…» Тут-то и покажет себя Жерелин, знающий всю его подноготную. Слава штурмана для Жерелина – нож острый. «Вскрыть» или «скрыть», лейтенант Кулев?» Тут он вскроет, развернется, начнет рыть землю. Сколько, к примеру, у Кулева боевых вылетов? Всего? А после очередной награды? Восемь? Или двадцать восемь? И пошла писать губерния… «Сожительствуя с писарем Гнетьневой, получил доступ к штабной документации, в корыстных целях, присвоив вылеты погибших, подделал цифру, увеличил свой личный счет на двадцать вылетов…» Копыто случая.

Дралкин однажды под него попал, под копыто. До войны, три года минуло, а все сказывается, по сей день знает и ждет Дралкин: в нем могут усомниться. Вроде бы на хорошем счету, доверяют, а чуть что – припомнят и на корни укажут. Случай-то неясный, необъясненный, в него даже поверить трудно. Мыслимо ли, взлетая, упустить машину так, чтобы она развернулась на сто восемьдесят градусов, поднялась в противоположном направлении?! Дралкин и помалкивает. Дали Красную Звезду – он доволен.

– Нас в Ростове ждут, нам в Ростове назначено свидание, – улыбнулся штурман.

…«Гусь» в кювете просел, безнадежно завалился. Техники выпрягли лошадь и, опустившись на корточки, дымили самосадом.

«Работнички», – подумал о них Степан досадливо и с превосходством, которые давали ему орден боевого Красного Знамени из рук командарма, безошибочно «взятый» хутор, уверенность перед этапом, страшившим истребителей. Неначатый, «неподнятый» маршрут – в кармане, знал, чувствовал Степан, взлетая над влажным, шелковистым лугом.