Черный ангел

Наблюдая за этим невероятным сражением генуэзских кораблей, я простил Пере всю ее торгашескую жадность. Я видел, какой высочайшей слаженности, какого искусства и мастерства требовала от моряков эта битва. И я понял, почему Генуя веками была владычицей морей, соперничая с самой Венецией. Страшно медленно, пядь за пядью, продвигалась эта ревущая и извергающая огонь крепость из четырех судов к портовому заграждению, из последних сил используя несколько огромных весел и прибой.

На стене и на холмах в городе люди падали на колени. Напряжение было невыносимым – так велико было численное превосходство турецкого флота, с такой быстротой то и дело сменяли друг друга галеры, со свежими силами бросаясь в бой. Турецкий главнокомандующий охрип от крика. По щеке этого вельможи текла кровь. С отсеченными руками падали в воду воины в тюрбанах, но их пальцы все еще судорожно цеплялись за релинги христианских кораблей.

– Панагия, Панагия, Пресвятая Дева, защити свой город! – взывали люди, простирая руки к небу. Греки молились за латинян, воодушевленные мужеством и выдержкой моряков. Может, отчаянно защищать свою жизнь – и не геройство, но несомненным геройством было то, что эти четыре судна, слившись воедино, пытались пробиться через превосходящие силы врага, чтобы прийти на помощь Константинополю.

И вдруг, вдруг словно голубая волна прокатилась по небу. Свершилось чудо. Ветер изменил направление. Он вновь надул тяжелые, мокрые паруса и христианские суда гораздо быстрее двинулись к портовому заграждению. В последний момент турецкий главнокомандующий приказал обрубить таран на носу своей галеры – и этот таран остался в дубовой обшивке христианского корабля. Турецкая галера, команда которой обливалась кровью, развернулась и, признавая свое поражение, поплыла прочь. Словно хромая, с переломанными веслами окутанные клубами дыма, рассыпая искры греческого огня, который невозможно погасить, потянулись вслед за флагманом другие турецкие суда. От оглушительного победного рева жителей Константинополя содрогнулось небо.

О чудесах мне известно немногое. Но то, что ветер изменил направление именно в тот решающий миг, было, несомненно, чудом. В событии этом крылось что-то сверхъестественное, что-то такое, чего человеческим разумом не постичь. Трепет, вызванный этим удивительным явлением, не могли уменьшить ни душераздирающие стоны раненых, ни хриплые проклятия моряков, которые сорванными голосами кричали, чтобы ненадолго убрали заграждение и впустили генуэзские корабли в порт. Но размыкать большую цепь непросто и опасно. Лишь когда турецкие суда исчезли, уйдя в Босфор, Алоизио Диего приказал открыть заграждение и четыре корабля, покачиваясь на волнах, вошли в порт и отсалютовали императору.

В тот же самый день, после полудня моряки во главе со своими капитанами, развернув знамена, промаршировали в сопровождении ликующих толп в монастырь Хора, чтобы поблагодарить константинопольскую Панагию за чудесное спасение. Все раненые, которые могли держаться на ногах, приняли участие в этой процессии, а некоторые другие попросили, чтобы их доставили в храм на носилках; эти люди надеялись, что Богородица исцелит их. Так латиняне славили греческую Пречистую Деву, а глаза их слепила золотая мозаика в монастырском храме.

Но радость и надежды тех жителей города, что были поумнее, моментально померкли, когда выяснилось что три генуэзских корабля вовсе не были авангардом объединенного христианского флота, а всего лишь доставили то оружие, которое император закупил и оплатил еще осенью. Напав на эти суда, султан явным образом нарушил нейтралитет, поскольку направлялись-то корабли в Перу. Капитаны ввязались в сражение с турецким флотом только потому, что груз их являлся военной контрабандой и они боялись лишиться своих судов. Благополучно войдя в порт, капитаны, как и судовладельцы, сразу стали богатыми людьми. Другой вопрос, удастся ли им сохранить свои деньги и корабли, ссылаясь на нейтралитет Перы.

Мой восторг прошел. Я был вынужден вернуться на свой пост во Влахернах и явиться к Джустиниани. Я поцеловал на прощание свою молодую жену. Мысли мои были уже далеко. Я запретил Анне показываться в городе, чтобы ее там не узнали. Велел Мануилу слушаться ее и обещал прийти домой, как только смогу.

У ворот святого Романа пушки повредили уже не только внешнюю, но и большую городскую стену. После захода солнца ко внешней стене нескончаемым потоком движутся люди; они тащат бревна, кожи, корзины с землей и связки фашин, чтобы заделать проломы. Каждый может свободно выйти за пределы большой стены и добраться до стены внешней. Вернуться в город труднее. Джустиниани расставил караульных, которые хватают тех, кто пытается прошмыгнуть обратно, и заставляют всех пойманных отрабатывать лишнюю ночь. Латиняне Джустиниани измотаны обстрелом, который не прекращается с начала осады, и постоянными вылазками к большому пролому, где турки всеми силами стараются помещать ремонту стены. Большинство защитников города уже много дней не снимало доспехов.

Я описал Джустиниани морское сражение, рассказав о том, что видел своими, глазами, и проговорил:

– Победа генуэзцев привела венецианцев в бешенство. Ведь венецианские суда не отличились еще ни в одном бою. Стоят у заградительной цепи да прячутся от каменных ядер, которыми их обстреливают бомбарды султана. Ни чести, ни славы…

– Победа, – произнес Джустиниани, внезапно посерьезнев. – Единственной нашей победой является то, что мы сопротивляемся уже почти две недели. Но прибытие этих судов – наше величайшее поражение. До сих пор мы могли хотя бы надеяться, что папский флот вовремя подоспеет нам на помощь. Теперь мы знаем, что в Эгейском море нет ни одного корабля и в итальянских портах не снаряжают никакого флота. Христианский мир бросил нас на произвол судьбы.

Я возразил генуэзцу:

– Подготовку к такому морскому походу должны держать в тайне до последней минуты.

Джустиниани резко ответил:

– Чушь. Такой большой флот невозможно снарядить без того, чтобы до генуэзских капитанов не дошли хоть какие-то слухи. – Потом он устремил на меня грозный взор своих бычьих глаз и спросил: – Где ты был? Тебя целые сутки никто не видел во Влахернах.