Королевская аллея

Но я скрыла свою горечь под наигранным весельем. Двор это такое место, где радости видимы, но фальшивы, а печали скрыты, но непритворны.

Я так и не смогла свыкнуться с новыми друзьями, но сохранила привязанность к старым, — по крайней мере, к тем из них, в чьем сердце была уверена; Бон д'Эдикур, Анри и Маргарита Моншеврейль, господин де Барийон, Гийераг и его семья, несколько друзей из Марэ и Нанон составили мое верное, преданное окружение; позже к ним добавились лишь герцогини де Шеврез и де Бовилье, да еще Софи де Данжо, которую я полюбила за грацию, красоту, здравый смысл и кроткий нрав; ей было двадцать лет, она родилась в Баварии, и я успела завладеть ею до того, как ее коснулись зловредные нравы нашего распутного Двора. Потом она вышла замуж за господина де Данжо, — госпожа де Монтеспан ненавидела его, он отвечал ей тем же, Софи тут же попала в немилость из-за какой-то безделицы к дофине и Мадам; таким образом, у нас с нею были общие враги, что еще сильнее укрепило нашу дружбу. И дружба эта длится вот уже тридцать лет, так и не остыв за это время; поистине, жемчужину можно сыскать повсюду, даже в грязи.

Необходимость остерегаться всех и вся и возбранять сердцу самые естественные порывы еще более усилила мою тягу к детям. Я находила в них простоту, которая очаровывала меня; в их обществе я и сама становилась по-детски естественной и непринужденной, тогда как рядом со взрослыми неизменно держалась сухо и замкнуто.

Маргарите де Биллет шел двенадцатый год, и к ней уже начинали присватываться; мой племянник Шарло покинул Ментенон, собираясь стать офицером, и тогда я взяла к себе дочь брата, девочку двух с половиною лет, которую звали, как и меня, Франсуазою д'Обинье. Я решила сделать ее своею наследницей. Шарль, проводивший больше времени в парижских притонах, нежели в Коньяке, рядом с женою и дочерью, охотно сбыл малютку мне на руки. Нанон стала ее гувернанткою, а я начала прививать ей хорошие манеры, в надежде на выгодный брак через десять-двенадцать лет, — если Король к тому времени не наскучит мною и не отошлет заканчивать жизнь где-нибудь в монастыре.

Всякий раз, как мой новый супруг предоставлял мне свободу, я проводила долгие часы в скромной «обители» Нуази: непритязательный образ жизни, которую вели дети в этом приюте, их радостный смех, приятное общество настоятельницы, госпожи де Бринон, прелести простого деревенского уклада — все это возвращало меня к счастливым дням, проведенным в Мюрсэ и Моншеврейле; здесь я напрочь забывала об удушливой атмосфере Двора. Я любила детей, а тут их было целых сорок душ; однако, мне все было мало и я непрестанно пополняла число пансионеров, пристраивая в Нуази девочек из бедных семей и сирот, которых мне присылали со всех концов Франции; под конец обитель уже не могла вместить их всех, да и кошелек мой истощился. И тогда у меня явилось желание создать нечто более значительное.

К тому же, госпожа де Бринон и я понапрасну расходовали силы на этих маленьких крестьяночек: научив девочек читать, считать, шить и прясть, нам ничего другого не оставалось, как пристроить их куда-нибудь работать; все это не позволяло нам проявить в нотной мере наши педагогические таланты, что возможно лишь в случаях с избранными душами, с подопечными благородного происхождения; в просвещении же народа передо мною стояла задача, которую я полагала, в отличие от моих высокородных друзей, весьма насущною, но которая на деле оказалась трудно выполнимой.

Мне представлялись более достойными внимания другие обездоленные: в те времена по всей стране многие дворянские семьи остались без гроша и жили только на вспомоществование или займы; кадеты [74], не имевшие ни земли, ни скота, ютились в жалких лачугах, как последние нищие; вдовы офицеров, павших на полях сражений за Короля, не имели средств кормить детей; желание состязаться в роскоши с финансистами, толкавшее иных честолюбцев на строительство дворцов и бассейнов с фонтанами, довершало разорение и без того нуждавшихся аристократов.

Я искренне сострадала этим несчастным, тем более, что и сама познала в молодости горестный удел нищеты и хорошо помнила, как борются в душах таких людей гордость и голод. И мне пришло в голову, что воспитание их детей можно поставить на новую, высшую ступень — разумеется, формируя и ум, но, главное, насаждая любовь к добродетелям и наукам и тем самым способствуя возрождению нации. Воспитывать самых бедных девушек-дворянок наравне с дочерьми самых богатых буржуа, вернуть знати ее законное положение, которое она теряла с каждым годом, — можно ли было сравнить важность сего предприятия с простой радостью избавления людей от нищеты?!

Я открыла свои мысли госпоже де Бринон, и она тотчас одобрила этот проект. Мы долго обсуждали, следует ли набирать в подобное заведение и мальчиков и девочек, — в Рюэйле мы содержали множество мальчиков, были они и в Нуази, — но, в конце концов, я решила заняться одними девочками. «Ничто так не запущено у нас, как воспитание девочек, — сказала я госпоже де Бринон, — считается, что им не надобно образование, что они должны уметь одно — подчиняться мужьям… И, однако, разве не женщина разоряет или, напротив, поддерживает семью, следит за всеми домашними делами, воспитывает детей? Женские занятия ничуть не менее важны для общества, чем мужские, а невежество дочерей аристократов именно и приводит к разорению этого сословия».

Я обдумывала мой проект в течение всего 1684 года и наконец посвятила в него Короля. В Нуази тогда содержалось сто восемьдесят девочек, среди коих за последние месяцы набиралось все больше и больше воспитанниц-дворянок. Я осмелилась описать Королю ужасающую нищету, в которую отцы этих семейств были ввергнуты непомерными расходами на службе у Его Величества, и заговорила о необходимости помочь бедным девушкам, дабы уберечь их от окончательного падения.

— То, что Ваше Величество сделали для мальчиков, утвердив кадетский корпус, где дети воспитываются на казенный счет, следовало бы сделать и для девочек из благородных семейств, сказала я Королю. — Они нуждаются в этом даже больше мальчиков, ибо на жизненном пути их подстерегает куда больше опасностей и ловушек.

И я объяснила ему, какое благо принесут хорошо воспитанные девушки в семьи, где им впоследствии придется жить.

— Они распространят по всей стране добрые христианские принципы, — сказала я, — и через двадцать лет вы увидите в ваших провинциях новое поколение благородных и просвещенных подданных, которые составят славу Франции.

Король выслушал меня и ничего не ответил. Только через три часа он бросил мне:

— Заведение, которое вы предлагаете, мадам, будет стоить уйму денег. Кроме того, это весьма странная затея, — никогда еще королевы Франции не занимались подобным делом.

Я была совершенно убита этим ответом: стало быть, напрасно я расточала перлы своего красноречия.

Однако, спустя какое-то время, когда я уже потеряла всякую надежду, Король неожиданно явился в Нуази почти без свиты. Привратница, не зная, что делать в таких случаях и слыша крики сопровождающих: «Король! Король!», не отперла двери, но хладнокровно объявила, что пойдет доложить настоятельнице. Королю пришлось долго ждать появления госпожи де Бринон, но он не рассердился, — напротив, похвалил усердие охранницы. После столь прекрасного начала ему понравилось и все остальное: он прошел по классам, понаблюдал за занятиями детей, восхитился их скромным поведением в часовне, где ни одна голова не повернулась в его сторону, хотя все жаждали взглянуть на монарха; словом, остался так доволен увиденным, что решил немедля предпринять что-то еще более солидное и основательное.

— Я ставлю лишь одно условие, мадам, — сказал он. — это не должен быть монастырь, — мне надоели заведения, ломящиеся от добра, коим пользуются особы, совершенно бесполезные для государства.

Я тотчас успокоила Короля, сказавши, что и сама ненавижу скудоумие монастырского воспитания, и в течение двух часов развлекала его анекдотами из времен моей молодости, о том, как монахини учили нас одним лишь глупым молитвам и наивным сказочкам; словом, старалась вовсю — и добилась успеха.