Война

Сзади над письменным столом висели в рамках групповые фотографии. Подойдя к ним, Алексей Алексеевич среди многих узнал Фрунзе, Буденного, Ворошилова, Куйбышева, Шапошникова… И на каждой фотографии – строгое седоусое лицо Нила Игнатовича.

В груди Алексея Алексеевича шевельнулся страх оттого, что он только по своей прихоти оказался в этой удивительной квартире и хочет стать причастным к этим фотографиям и, следовательно, к людям, что запечатлены на них. Потом он снова повернулся к столу, и его взгляд упал на листок откидного календаря. Там было написано угловатым и нетвердым старческим почерком: «Звонили от Сталина. Иосиф Виссарионович благодарит за письмо и желает побеседовать с Нилом Игнатовичем». Ниже был записан номер телефона.

Рукатов еще и еще перечитывал эти две фразы, написанные, видимо, рукой покойной Софьи Вениаминовны, постигая их более глубокий смысл, чем заключали сами слова и цифры номера телефона. С опаской покосился на сверкающую черноту телефонного аппарата… Неужели вот прямо сюда звонили от Сталина?.. И стоит набрать этот номер… Он почувствовал противную слабость в ногах и подкатившую к сердцу тошнотную волну… Это же головы не сносить в случае чего!..

Непослушными ногами отошел от стола, будто от края пропасти. Ему показалось, что в комнате колеблется желтоватый туман, а вместе с туманом качается и он. Рукатов непроизвольно ухватился за книжную полку, пальцы его притронулись к панели радиоприемника, стоявшего в проеме между полками.

– Почему не сдали приемник? – спросил он у потерянно стоявшей у двери Ирины и будто обрадовался, что можно вести разговор совсем не о том, ради чего сюда пришел. – Могут быть серьезные неприятности. – И тут же подумал: «Какие там неприятности, если в эту квартиру сам Сталин звонит».

– Как же мы можем сдавать чужие вещи? – словно из пустоты донесся до него голос Ирины.

Алексей Алексеевич, все еще пребывая в состоянии крайней потерянности и уже думая не столько о рухнувших надеждах, сколько о том, как деликатнее выбраться из этого опасного положения, щелкнул включателем приемника.

Вскоре послышался треск атмосферных разрядов, а после того как Рукатов покрутил рычаг настройки, в комнату ворвалась не очень чистая русская речь:

«…Доблестные войска фюрера полностью завершили пленение частей Красной Армии, окруженных западнее Минска и в Прибалтике. Немецкие армии ведут успешное наступление в направлении Ленинграда, Москвы, Киева…»

Рукатов нервно нажал на выключатель, и приемник умолк.

– Я думал, что это Москва, – виновато сказал он, оглянувшись на замершую в дверях Ирину. Заметив ее испуг, он, овладев наконец собой, начал успокаивать: – Врут!.. Они еще и до Смоленска не дошли.

– Но западнее Минска отец… – чуть внятно сказала Ирина.

Рукатов уже знал, как себя вести. Он отошел от приемника и, прижимая рукой к бедру сумку, чтобы не булькали злополучные, теперь ненужные бутылки, остановился перед Ириной.

– Ирочка… – И тут же поспешно поправился: – Ирина Федоровна. Я, как друг вашего отца, все время интересуюсь его судьбой. Если верить слухам, у вас страшная беда… Федор Ксенофонтович…

– Что с отцом? – У Ирины задрожали губы.

– Болтают, что он сдался в плен… Но ради бога, не спешите верить! Пока не будет официального подтверждения. Вот я и решил…

В это время в передней зазвенел над дверью звонок, но Ирина, словно оглохшая, продолжала стоять посреди комнаты: лицо ее побелело, а большие глаза налились слезами. Звонок в передней зазвенел нетерпеливее, и она, опомнившись, выбежала. До Рукатова донесся хлопок двери и оживленный голос Ольги Васильевны:

– Здравствуй, Ирочка!.. Мы Петю Романова устраивали в морское училище. Поэтому и задержалась… Что с тобой, доченька?

– Мама! – послышался плач Ирины. – У нас Алексей Алексеевич…

Ольга Васильевна стремительно вошла в комнату и, позабыв поздороваться, остановилась перед Рукатовым, словно задохнувшись. Ее расширенные глаза, под которыми вдруг заметно обозначились темные полукружия с морщинками, смотрели на него с нарастающим напряжением.

– Убит?! – вдруг вскрикнула Ольга Васильевна. Рот ее перекосила гримаса ужаса.

– В плену… – тихо, сквозь слезы произнесла Ирина. – Алексей Алексеевич говорит, что папа сдался…

Ольгу Васильевну будто кто толкнул в грудь. Она отпрянула от Рукатова, глядя на него побелевшими глазами.

– Это ложь! – Голос Ольги Васильевны прозвучал с таким надрывом, что Мики с испугом спрыгнула с двери на диван и вздыбила шерсть. – Этому я не верю…

– Я тоже не верю! – Рукатов испуганно ежился под ее негодующим и в то же время кричащим от страха взглядом. – Так сказали те, кто пришел оттуда.

– Этого не может быть!.. Федор никогда… – И Ольга Васильевна зарыдала, обняв подошедшую к ней Ирину.

– Я и пришел лично сказать, чтоб вы не спешили верить. – Рукатов через силу выговаривал непослушным языком успокаивающие слова. – Мало ли чего наболтают паникеры!..

Он уходил отсюда, как в чаду, ненавидя себя и этот чужой, вдруг ставший для него страшным дом. Его душу ломило предчувствие надвигающейся опасности, пока еще ему неизвестной и тем более грозной.

Через несколько дней, уже не в силах бороться со страхом, который снежным комом нагромождался в воспаленном воображении, Рукатов стал настойчиво справляться о генерале Чумакове у всех, кто держал связь с Западным фронтом. И вдруг от знакомого оператора из Генштаба услышал, что командир корпуса Чумаков со своим штабом и остатками спецподразделений пробился на Березине из окружения. Тут же Рукатов позвонил Ольге Васильевне и, сдерживая волнение, радостно сообщил:

– Не подтвердились слухи, Ольга Васильевна!

– И не подтвердятся, – холодно ответила она.

«Уже знает!» – с досадой и тревогой подумал Рукатов.

А она бесстрастно продолжала:

– Мой муж в плен никогда не сдастся. Запомните это.

– Почему вы так со мной, Ольга Васильевна?! Я же с доброй…

– Потому, – устало перебила она, – что о генерале Чумакове пока ничего не известно. И распускать о нем вздорные слухи я не позволю.