Бенедиктинское аббатство

Смущенный многочисленными сыпавшимися на него обвинениями, Курт спешно обдумывал план защиты, чтобы оградить себя от заслуженного презрения и сохранить соблазнительную женщину, которая казалась ему еще красивее и привлекательнее под впечатлением своей горячей речи. А что, если упрямица действительно бросит его? Он знал ее. Если он захочет употребить свою власть мужа, она обратится к герцогу и повергнет его публичному осуждению. А Курт более всего на свете боялся разоблачения своих подлостей и пересудов соседей; он предпочитал тайну и мрак для своих непохвальных проделок и позволял себе говорить о них только притворства ради, разыгрывая роль жертвы.

Все эти размышления потребовали не более минуты, и, в совершенстве зная, чем можно воздействовать на Розалинду в серьезных случаях, он бросился к ее ногам и воскликнул с хорошо разыгранным отчаянием и покорностью:

— Да, ты имеешь право презирать меня и ненавидеть; я низкий, гадкий изменник. Я признаю справедливость твоих обвинений, и я сам себе противен; но, когда я изменил тебе, преследуя Гертруду, ты бросила меня на полгода, и моя пламенная любовь заставила меня искать развлечений, хотя и недостойных. Я признаю это. Та же любовь к тебе возбудила во мне ревность к обожаемому отцу, которого я все-таки любил, как никого в свете; никогда я не встаю и не ложусь без молитвы за него.

Он знал, что такая нежная речь относительно меня непременно произведет действие на сердце Розалинды.

Он продолжал:

— Ты думала только о своем горе и забывала мои чувства; обиженный, несчастный, я хотел возбудить в тебе ревность, и желание это довело меня до недостойного поступка, который ты справедливо осудила. Но, Розалинда, ты не можешь покинуть меня; горе потерять тебя, повлекло бы за собою последствия, о которых я не смею думать. Сжалься, прости меня!

Розалинда тяжело вздохнула.

— Не могу, — глухо выговорила она наконец. — Как простить такое явное бессердечие? Едва похоронили твоего отца, как ты, из мести мне, разбил будущность и жизнь бедной девушки, твоей вассалки, и обладал ею даже не открыто, на что имел власть, а путем постыдного обмана; затем ты бросил свою умиравшую бабку. Несмотря на твои клятвы, я не верю твоей любви; я чувствую, что ничего не значу для тебя, потому что любимую женщину не оставляют на жертву заразе, от которой она могла умереть. Если бы Лео заболел среди чумных, у меня был бы один страх: что он умрет не на моих руках. Нет, Курт, отпусти меня; ты ведь не любишь меня и хочешь удержать при себе только в виде развлечения на несколько недель.

Курт притворялся и разыгрывал отчаяние.

— Если ты оставишь меня, Розалинда, я разобью себе голову об эту стену. А разве, — он нагнулся к ней, — ты не обещала отцу любить меня и никогда не покидать, особенно в такую минуту, когда я обещаю исправиться? Ты изменишь слову, данному моему отцу, который видел во мне свое лучшее сокровище и никогда не был равнодушен к моим огорчениям? Но… он умер и не может напомнить тебе твоего обещания…

Негодяй, когда это ему было полезно, хвастался моей любовью к нему и на этот раз вполне достиг своей цели. В сердце Розалинды воскресло наше последнее тягостное прощание, и она разрыдалась. Момент был удобный; Курт привлек ее в свои объятия и стал нашептывать ей слова любви и извинений.

Глубоко сожалея о том, что по слабости своей так связал Розалинду, я не в силах был переносить это дольше и поднялся в пространство, разыскивая своего руководителя и друга, чтобы отдохнуть и подкрепить свои силы.

Не могу сказать, сколько времени пробыл я вдали от земли; но вдруг в пространстве послышался звук, возвестивший мне о важных происшествиях в замке Лаунау, где в настоящее время жил Виллибальд, брат Розалинды, некогда Марк, врач Тиберия, друг детства Астартоса.

Расточительный и игрок, он совершенно промотал свое состояние и поддерживал наружную роскошь только путем своей изворотливости. Сохранив былую гибкость характера, он оставался при дворе герцога, где была жизнь дешевле, и стал гибкоспинным придворным, развлекавшим герцога своими остротами, а герцогиню и ее дам недурными стишками — изящными рондо и девизами, сочинявшимися в их честь, одаренный красивой внешностью, прекрасным голосом и с редким искусством владения оружием, он мог победоносно выставлять цвета своей дамы; с другой стороны, ветреный и чувственный, он не мог долго ни на чем останавливаться, любил везде, сегодня воспевал блондинку, завтра изменял ей ради брюнетки; он не пренебрегал даже и знатными старухами, которые могли быть ему полезны и, не имея возможности воспевать их красоту, восхвалял добродетель.

Этот Виллибальд фон Лаунау был бездонным колодцем, и при дворе всем почти были известны его отношения с одной очень богатой старой кокеткой, не желавшей с годами терять заслуженного в молодости прозвища «прекрасной Леоноры». Выданная замуж за старого рыцаря, бездетная и в то время уже 50-ти лет от роду, она носилась по праздникам да турнирам и тут безумно влюбилась в обольстительного Виллибальда, который, будучи тогда без гроша, дорого брал за свою молодость и красоту. Старый барон фон Лаунау назначил меня опекуном своих детей, и, таким образом, маленькая Розалинда, в то время только пяти лет, воспитывалась в замке Рабенау. Брат ее, хотя и любивший сестру по своему, мало беспокоился о ней и только из тщеславия называл себя братом такой красавицы. Он был приятель Курта и Альберта фон Рувен, которыми даже помыкал. При жизни я всегда помогал ему, потому что очень любил этого привлекательного и умного молодого человека; но дружба с Куртом была менее плодоносна, потому что тот был скуп, жаден и неохотно давал в долг. Благодаря своему уму, Виллибальд, никогда не унижаясь, был везде желанным гостем, и я не отрицаю вовсе, что в виду его разорения, он не мог, пожалуй, даже иначе и поступать. Зато вот Курт, не нуждавшийся в этом нисколько, а просто по своей дрянной душонке, так тот изыскивал случаи гнуть спину; унижаться там, где внешность казалась ему величественной и блестящей, было для него величайшей честью.

Еще при моей жизни Курт таскался во дворец, разыгрывая придворного. В свите герцогини находилась молодая и красивая вдовушка по имени Кунигунда; она была единственной наследницей старого, очень богатого отца, горячо желавшего опять выдать ее замуж, и у красивой, пылкой Кунигунды не было недостатка в поклонниках. Курт был также в числе претендентов и добился даже ее взаимности. Но я не одобрял этого брака, понимая, что капризный характер Курта и страсти Кунигунды создадут супружеский ад; но, как всегда слабый относительно желаний моего милого сына, я согласился на помолвку и назначил годовой срок, чтобы испытать их любовь.

Виллибальд с завистью смотрел на любовь Курта и вдовы. Сделавшись другом обоих и пользуясь отсрочкой, он улучил минуту, когда обрученные поссорились, а при их характерах у них всегда доходило до крайностей, и после пламенной любви наступали страшные ссоры; тогда он шепнул вдовушке о некоей Годливе, неизвестно как исчезнувшей, которая будто бы была женой Курта и которую он, может быть, убил в припадке бешеной ревности.

В таких беседах, воспевая черные очи и белокурые волосы Кунигунды, прекрасный миннезингер понемногу разоблачил все слабости Курта; его скупость, тщеславие, грубость со слугами и его любовные похождения; ничто не было забыто. Оправдывая приятеля, он предупреждал невесту.

Старый отец умер, завещав свое состояние будущей графине фон Рабенау. Но молодая вдова начинала уже побаиваться, как бы жизнь ее не подверглась опасности во время одной из ужасных сцен, которые Курт устраивал ей; воспользовавшись как-то случаем, когда тот, ей назло, ухаживал за принцессой Урсулой, она отказала ему, променяв раздражительного жениха на кроткого миннезингера, который меланхолически украсил себя ее цветами.

Уверенный в том, что его не заподозрят в корыстных целях, так как воспевал невесту еще до получения ею наследства, он мог только радоваться тому, что богатая наследница сама заметила и вознаградила его за преданную и скромную любовь.