Кровь и песок (СИ)

А с уст искалеченного человека против воли срывались глухие стоны, которые он из мужской гордости тщетно пытался подавить:

— Святая дева Соледад!.. Мои дети! Как проживут бедные воробушки, если отец больше не сможет работать?

Кармен поднялась с колен. О, она больше не в силах! Она не выдержит, упадет замертво, если останется в этой мрачной часовне, сотрясаемой криками человеческих страданий. Ей хотелось воздуха, солнца. Стоны незнакомца болью отдавались во всем ее теле.

Она вышла во двор. Кругом кровь: кровавые пятна на плитах, из ведер, смешиваясь с кровью, льются потоки воды.

Между тем с арены возвращались пикадоры; наступила очередь бандерильеро. По данному сигналу они сменили всадников, которые появились во дворе верхом на окровавленных, искалеченных лошадях; из вспоротого конского брюха отвратительными гроздьями свисали вывалившиеся внутренности.

Спешившись, всадники принялись оживленно обсуждать происшествия дня. Кармен узнала грузного Потахе, который, неуклюже свалившись с лошади, обрушил гром проклятий на не подоспевшую вовремя «ученую обезьяну». Ноги его не слушались, занемев в железных наколенниках, скрытых под штанами; тело ломило от ушибов, полученных при падении. Морщась от боли, он пытался почесать спину и через силу улыбался, обнажая желтые лошадиные зубы.

— Видали, как хорош сегодня Хуан? — говорил Потахе всем окружающим.— Сегодня он и впрямь в ударе...

Заметив единственную женщину во дворе и узнав ее, он даже не выразил удивления:

— Вы здесь, сенья Кармен! Вот хорошо...

Потахе говорил с невозмутимым спокойствием; казалось, винные пары держали пикадора в состоянии вечного отупения и ничто Е мире не могло вывести его из вялого безразличия.

— Видели вы Хуана? — продолжал он.— Знаете, Хуан улегся под самой мордой быка. Никто не способен сравниться с этим парнем. Гляньте в щелку, сегодня он в ударе.

Потахе позвали из дверей приемного покоя. Пострадавший пикадор хотел поговорить с земляком, прежде чем отправиться в больницу.

— Прощайте, сеньора Кармен. Пойду погляжу, что нужно бедняге. Говорят, у пего череп треснул, когда он хлопнулся. Не видать ему больше арены.

Кармен нашла приют под сводами; ей хотелось зажмуриться, не видеть ужасного зрелища, и в то же время трудно было оторвать взгляд от струившихся потоков темной крови.

«Ученые обезьяны» вели под уздцы искалеченных лошадей, волочивших по земле внутренности; из-под конского хвоста фонтаном брызгал кал.

При виде издыхающих лошадей старший конюх замахал руками, затопал в приливе лихорадочной деятельности.

— Готовься, молодцы — закричал он, обращаясь к своим помощникам.— Давай, давай, действуй!

Остерегаясь копыт обезумевшей от боли лошади, молодой конюх поспешно расседлал ее, потом накинул кожаное лассо и, спутав передние и задние ноги, опрокинул животное навзничь.

— Молодчага!.. Смелее, смелее действуй! — кричал старший конюх, не переставая размахивать руками и притоптывать.

Молодые парни, засучив рукава, нагнулись над вспоротым брюхом, из которого летели во все стороны брызги крови и мочи: надо было через разверстую рану водворить на прежнее место тяжелые внутренности, свисавшие из брюха коня.

Другой, схватив поводья, ногой удерживал голову измученного животного. Судорожно перекошенная пасть открывала лязгавшие от невыносимой боли длинные желтые зубы; слышалось заглушённое, прерывистое ржание. Красными по локоть руками лекари изо всех сил старались засунуть в зияющую пустоту выпавшие вялые кишки; но сотрясаемое ознобом тело несчастной жертвы вновь и вновь выталкивало их из брюха, разметывая по сторонам кровавые клочья. Огромный мочевой пузырь валялся в пыли, мешая завершить операцию.

— -Пузырь, молодцы! — закричал старший конюх.— Давай сюда пузырь!

И мочевой пузырь со всеми своими придатками исчез в глубокой полости, а конюхи проворно и ловко принялись зашивать шкуру.

С варварской поспешностью приведя животное «в порядок», ему выливали ведро воды на голову, освобождали от пут и, стегнув  хлыстом, ставили на ноги. Некоторые клячи, сделав два-три шага, тут же падали с громким ржанием, и кровь фонтаном била из наспех зашитой раны. Другие каким-то непонятным, сверхъестественным усилием держались на ногах, и конюхи после произведенной «операции» вели лошадь на «лакировку», щедро окатывая водой ноги и брюхо животного. Красноватые потоки — смесь воды и крови — стекали наземь, и шкура коня снова приобретала блеск.

Лошадей чинили, как старые, изношенные башмаки, безжалостно поддерживая их агонию и отдаляя час гибели. Обрывки внутренностей, отрезанных для облегчения «операции», валялись на земле, исчезали под слоем песка па арене, пока не погибал бык и не появлялись служители с лопатами, чтобы очистить все кругом. Зачастую варвары лекари, сунув в образовавшуюся пустоту клок пакли, заменяли им неведомо куда затерявшиеся кишки.

Словом, делалось все, чтобы еще на несколько минут продлить жизнь лошади, пока пикадоры не выедут на арену, а там уже бык позаботится о завершении дела. Без жалоб переносили издыхающие клячи это жестокое возвращение к жизни. Если оказывалось, что одна из них хромала, ее приводили в порядок беспощадными ударами, от которых раненое животное содрогалось всем телом, от копыт до ушей. Бывало, смирная лошадь, доведенная нестерпимой болью до бешенства, кусалась, вырывая клок мяса или волос у «ученых обезьян», которые, забыв осторожность, слишком близко к ней подходили. Или, почувствовав в брюхе бычьи рога, она вонзала зубы в шею мучителя с яростью взбесившегося ягненка.

Во дворе пахло кровью и конским навозом; слышалось печальное ржанье искалеченных лошадей, с шумом вырывались газы из-под конского хвоста; стекая на каменные плиты, кровь высыхала и темнела.

Гул невидимой толпы доходил и сюда. По тревожным крикам, вырывавшимся из тысячи глоток, можно было догадаться, что бандерильеро бежит, спасаясь от быка. За криками наступала глубокая тишина. Бандерильеро поворачивался к животному, и толпа громом рукоплесканий приветствовала удачно и смело вогнанные бандерильи. Звуки трубы возвещали, что настало время прикончить быка, и рукоплескания гремели снова.

Кармен жаждала покинуть цирк. Пресвятая дева! Что ей здесь делать? Распорядок боя ей был неизвестен. Кто знает, не возвещал ли звук трубы встречу Хуана с разъяренным животным? А она стоит здесь, всего в нескольких шагах от своего мужа, и ничего не видит. Не лучше ли уйти, убежать от нестерпимой пытки?

И наконец, ей невыносим вид забрызганного кровью двора и стоны несчастных животных. Всем своим женским сердцем она  восставала против напрасных мучений и невольно зарывала лицо в носовой платок — ее мутило от зловония бойни.

Кармен никогда не бывала в цирке. Ей часто приходилось слушать рассказы о бое быков, но до сознания ее доходила лишь показная сторона зрелища: арена, залитая солнечным светом, блеск шелков и золотого шитья,— парадная пышность представления, скрывающая всю тайную и гнусную правду. Семья Гальярдо жила на деньги, добытые ценою страданий беззащитных животных. Вот каким путем заработано их богатство!..

Новый взрыв аплодисментов на арене. Во дворе послышались повелительные приказы. Прикончен первый бык. В глубине узкого прохода, который вел от ворот цирка к конюшням, открылась загородка, и во двор вместе с звуками музыки ворвался гул толпы.

На арену промчалась тройка мулов, чтобы подобрать павших лошадей; другая упряжка тащила волоком труп быка.

Кармен увидела шорника, который направлялся под своды.

Он трепетал от восторга:

— Хуан сегодня неподражаем, хорош, как никогда. Не бойся за него. Парень живьем глотает быков!

При этих словах шорник с тревогой взглянул на невестку — не испортила бы она ему это редкостное, небывалое удовольствие...

Что же она наконец решила? Хватит ли у нее мужества взглянуть на арену?

— Уведи меня! — взмолилась Кармен.— Поскорее выведи отсюда. Мне дурно... Проводи меня до первой церкви.