Избранное. Том 2

Та часть Пиличинского ущелья, которую облюбовали себе «лесные смельчаки», носила имя «Гёрсай» — «Ущелье могил» и вполне соответствовала такому названию. Дикая, угрюмая, окруженная труднопроходимыми горами, долина эта изобиловала пещерами, похожими на старинные могильники, — они служили надежным укрытием на случай опасности. Не так-то просто было сюда проникнуть: вход в ущелье Гёрсай преграждала неприступная скала, и тех, кто решился бы на такую отчаянную попытку, встретил бы град пуль и камней. Обитатели пещер чувствовали себя в полной безопасности и говорили: «Мы сумеем встретить любого, кто, имея десять сердец, попробует вышибить нас из нашего гнезда…»

Ахтам остановился у пещеры, где горел костер и в котле, поставленном на треногу, варилось мясо джейрана. В отсветах пламени стены пещеры казались выложенными красным мрамором, всюду поблескивало оружие — короткие сабли, длинные пики, стальные кинжалы, несколько винтовок. Сидевший у костра джигит жарил шашлык, нацепив крупный кусок грудинки прямо на рогатину, и низким голосом распевал, видимо, не мешая товарищам, которые спали крепким сном, распластавшись на камнях.

Сухой ельник горел с треском, то и дело постреливая искрами. Равномерный храп спавших как бы спорил с клокотаньем кипящего котла. Стекая с грудинки, шипел и таял в огне жир, наполняя всю пещеру ароматным запахом.

— Балли, друзья! Значит, вы тут спите и ведать не ведаете, что творится вокруг!

— Хой!.. — Джигит оборвал песню и вскочил.

Ахтам усмехнулся:

— Если бы сейчас нагрянули солдаты, вариться бы вам самим в этом котле…

Джигит виновато опустил глаза и принялся подправлять костер длинной палкой.

— На посту, Умарджан, полагается смотреть в оба.

— Твоя правда, Ахтам… Да ведь сам знаешь — чуть останусь один — и все те же думы… О Лайли…

Ахтам подавил дальнейшие упреки, сочувственно помолчал и, присев у огня, начал резать поджарившийся шашлык.

— А теперь, — сказал он, покончив с шашлыком, — вынимай мясо, оно давно сварилось.

Они приготовили мясо и разбудили своих товарищей.

— Э, вроде воротился наш Ахтам, — проговорил бородатый джигит, протирая заспанные глаза. — Какие новости принес, ука?

— Умные речи не говорят на пустой желудок, дорогой. Вставай да поторапливайся, а то я сам за тебя разделаюсь с завтраком.

Джигиты наскоро ополоснулись водой, которая сочилась тут же в углу пещеры, и, утерев лица полами своих ватных халатов, расселись вокруг деревянного блюда с ломтями мяса.

— Добрых вестей я не принес, — заговорил Ахтам, слизывая с пальцев капли жира.

— Рассказывай, — загудели джигиты.

— Вчера схватили моего друга калмыка Зоку…

— Кто схватил? — нахмурился бородач.

— Все те же, друг, все те же… Сейчас хватают любого, только посмотри косо в их сторону…

— Верно, верно, — закивали вокруг.

— А где же твой конь, Ахтам?

— Конь?… Коня я отдал.

— Отдал коня? Кому?..

— Отдал старухе матери Зоки и его молодой жене, надо же было чем-то помочь людям в горе. Коня отдал, а сам добирался пешком…

— Ты хорошо сделал! Пускай хоть какая-нибудь опора будет у них в трудный час! — воскликнул Умарджан.

— Послушай, Ахтам, — вспомнил вдруг бородатый джигит, — ведь ты говорил однажды, что у Зоки есть пара ружей? Они как раз нам бы и пригодились.

— Зоку выдал его старый друг. По-твоему, этот человек постыдился прихватить ружья с собой?..

«Не скрывается ли такой человек и среди нас?» — неизвестно почему подумалось вдруг Ахтаму. Он пристально оглядел своих товарищей, но их лица ничем не подтверждали вспыхнувших у него было подозрений.

— Мы не давали клятвы над Кораном, — сказал Ахтам сурово. — Мужчина верит мужчине. Но тот, кто нарушит свое слово и предаст друзей, рано или поздно поплатится, ему не миновать кары… Страшной кары!

— Тебе виднее, ука, что делать, — сказал бородатый. — Ты веришь нам, а мы верим тебе. Каждый из нас нашел здесь убежище, потому что выступил против закона, и хотим все мы одного и того же…

— Вот теперь ты правильно говоришь, ака, — поддержал Ахтам. — Мы поможем нашим братьям, которые томятся под гнетом беков и ханских чиновников, мы отомстим за них!..

— Шайтан!.. — выкрикнул в ярости Умарджан, потрясая руками. — Я сам по волоску выдергаю Хализату всю бороду!..

— И чего добьешься?.. Нет, друг, пока не свалишь опору, на которой держатся такие, как Хализат, считай, все останется по-прежнему!

Слова Ахтама заставили призадуматься его товарищей. Может быть, они впервые стали понимать, на какое дело решил поднять их Ахтам… Долго сидели в этот день у костра, размышляя и беседуя о том, что ожидало их впереди.

Глава четвертая

Когда Хализату стало известно о случившемся в Дадамту, он тотчас отдал строжайший приказ — во что бы то ни стало поймать Ахтама. Его решимость подогревало уязвленное самолюбие. Что касается китайских властей, то со своей стороны они обдумывали ряд мер против «лесных смельчаков», понимая, как легко в сложившихся, обстоятельствах из малой искры вспыхнуть большому огню.

Но не дремали тем временем и друзья Ахтама. Правда, у них не было ни войск, ни пушек, ни высокопоставленных советников, за их спиной не стояла непоколебимая мощь огромной китайской империи — они надеялись только на самих себя и на силу справедливости своего дела.

Муллу Аскара весь день не покидали мысли о сообщении, которое получил он утром. Договориться с Ахтамом и действовать заодно — вот что казалось ему сейчас самым важным. А если Ахтаму не удалось повидаться с муллой Аскаром, то почему бы мулле Аскару не предпринять кое-что самому?..

Вернувшись к вечеру домой, Аскар изменил старой привычке и не направился, как всегда, прямо в хлев, чтобы подбросить охапку сена своему ослику, которого он нежно называл Иплятхан, и не приласкал у порога пса, не менее нежно именуемого Илпатджаном, — нет, сегодня ему было не до этого. Прямо от калитки он прошел к дому, с шумом распахнул дверь и на какое-то мгновение, соображая, задержался посреди комнаты. Еще по дороге в мечеть он решил отправиться к Ахтаму, оставалось взнуздать осла и переменить одежду. Пожалуй, самое подходящее — это кула [71] и джянда [72]… Да, да, удачней наряда не придумаешь!.. — Когда-то — ах, как давно это было! — в таком наряде он заявился к кази-калану [73]. Он смиренно стоял перед кази-каланом и твердил: «Я шейх [74], дивана [75], я пришел из Мазандарана», — и его накормили досыта и в придачу бросили несколько медных монет… Правда, когда хитрость раскрылась, он получил пятьдесят ударов палкой… Но это не помешало ему теперь улыбнуться, вспоминая о своих приключениях, и даже рассмеяться, да так громко, что проголодавшийся Иплятхан, заслышав смех своего хозяина, отозвался на него пронзительном ревом, вслед за ним закричали все ослы по соседству и дальше, и от этих, скорее громких, чем мелодичных, звуков содрогнулось все село. Что же касается Илпатджана, то и он не счел возможным промолчать и пролаял несколько раз, обратив морду к звездам.

Аскар зажег свечу, сделанную из говяжьего жира, сходил в прихожую, где в небольшой нише хранилась еда, принес лепешек, сухих сливок, десятка три яиц, по горсточке соли и чая, выложил все это на джозу [76], а затем не торопясь начал укладывать в подсумки хурджуна. Справившись с этим делом, он переоделся, подклеил бородку и стал неотличим от бродячего шейха. Не только ночью — днем никто не признал бы теперь муллу Аскара. «Только вот ноги слабоваты, — с грустью подумал он, — иначе я увидел бы Ахтама еще затемно…»

— Э, — проговорил он вслух, словно обращаясь к кому-то, кто мог его услышать, — человек, не совершивший своего в молодости, всегда торопится в старости, как будто можно наверстать упущенное…