Иван Болотников

Косил Иванка толково, по-мужичьи, шел не спеша, не частил, размашисто поводил острой горбушей, оставляя позади себя ровный, широкий валок духмяной сочной травы.

«Слава богу, живым вернулся. Добрая помощь мне со старухой будет», – облегченно подумал Исай.

Шаркнув косой у самых отцовских лаптей, Иванка положил горбушу на ощетинившуюся стерню и обнял отца за плечи.

Исай ткнулся бородой в Иванкину щеку, поперхнулся, спросил участливо:

– Шрам у тебя на щеке. Басурмане поранили?

– Поганые, батя. Оставили мне приметинку.

Иванка внимательно глянул на Исая, и сердце его обожгла острая жалость. Отец еще больше похудел, осунулся, глаза глубоко запали, лицо испещрили глубокие морщины.

– Не хвораешь, батя?

– Ничего, сынок. По ночам малость в грудях жмет. Отойдет небось.

– Настойки из трав бы попил, батя. Сходил бы к Матрене на заимку.

– После страды, Иванка. Недосуг сейчас… Афонька о тебе уж больно лихо врал. Рассказывал, что будто бы ты знатно татар разил. Правду ли бобыль по всему селу трезвонил?

– Правда, батя.

Исай, гордясь сыном, молвил тепло:

– Выходит, не посрамил отца, сынок. У нас в роду хилых не водилось.

– А вон и конь тебе, батя, – показал рукой на край покоса Иванка.

Исай по выкошенной пожне заспешил к новой лошади-кормилице.

Вечером, возвратившись с сенокосного угодья, Иванка выбрал на княжьей конюшне резвого скакуна и сразу же засобирался в дорогу.

– Куда на ночь глядя, сынок?

– К Матвею, батя. Утром вернусь.

– Был там намедни. Лыко драл в лесу. На заимку зашел. Сохнет по тебе девка.

– Ты бы поснедал вволю, Иванушка. Ватрушку тебе сготовила, бражка в закутке стоит. Притомился, чай, с дороги дальней. И утром, почитай, ничего не потрапезовал. Косу схватил – ив луга. Обождал бы, сыночек, – засуетилась Прасковья, ласковыми слезящимися глазами посматривая на сына.

– Не могу, мать. Успею еще откормиться, – улыбнулся Иванка и выехал со двора.

Возле Афониной избы остановился, постучал кнутом в оконце. В избушке ли балагур-приятель? Неровен час… Нет, выходит, слава богу.

Бобыль потянул было Болотникова в избу, но Иванка с коня так и не сошел. Едва отцепившись от Афони, спросил тихо:

– Как дела, друже?

– Покуда бог милостив, Иванка. Приказчик на княжьих покосах эти дни пропадает. Бобыли там стога мечут. В село еще не наведывался.

Болотников тронул коня.

– Ну, прощай покуда. Оберегайся.

Ночь. Тихо в избушке. Горит светец на щербатом столе. Возле крыльца громко залаяла собака. Матрена испуганно выронила из рук веретено. Матвей отложил на лавку недоплетенную роевню, покосился на Василису, молча сидевшую за прялкой, проворчал:

– Зубатка человека чует. Ужель снова княжьи люди в час поздний? Ступай-ка, Василиса, в чулан покуда.

– Оборони бог от супостатов, – истово закрестилась Матрена.

Прихватив с собой самопал, бортник вышел на крыльцо, прикрикнул на Зубатку. Послышался конский топот, треск валежника, шорох сучьев.

«Неушто Мамон на заимку прется? Он где-то рядом по лесам бродит с дружиной», – встревоженно подумал Матвей.

Перед самой избушкой всадник остановился, спешился.

– Кого бог несет? – воскликнул старик.

– Незваный гость, Семеныч. Пустишь ли в избу?

– Никак ты, Иванка? – облегченно выдохнул старик. – С добром или худом в экую пору скачешь?

– Это уж как ты посмотришь, отец.

Болотников вошел в избу, поздоровался с Матреной, и сердце его екнуло: Василисы в горнице не оказалось.

Заметив, как сразу помрачнел Иванка, бортник вышел в сени и выпустил девушку из чулана.

– Не вешай голову, парень. Здесь дочка наша.

Болотников повернулся и радостно шагнул навстречу

Василисе. Девушка выронила из рук пряжу и, забыв про стариков, кинулась к Иванке.

Матрена посеменила к печи, загремела ухватом и все растерянно причитала:

– Да как же сито, соколик… Что делать нам теперича?.. Изболелась по тебе доченька наша. Как же нам без нее, чадушки…

– Будет охать, старая. Доставай медовухи гостю, – прикрикнул па Матрену бортпик и потянулся в поставец за чарками.

Пока Матрена собирала немудрящий ужин, Василиса присела на лавку. Нежно смотрела на Иванку, вся светилась, ласково блестя большими синими очами.

А Матвей повел степенный разговор. Подробно расспрашивал Болотникова о Москве, ратной жизни, битве с ордынцами…

Хорош старый бор в ночную пору. Тихо шуршат величавые сосны и ели. Запах густой и смолистый. Яркие звезды в ясном небе. Покойно и дремотно.

Иванка и Василиса под дозорной елью. Повеяло свежестью. Василиса поежилась и придвинулась ближе к парню. Иванка притянул ладонями пылающее лицо Василисы и молча, крепко поцеловал в полураскрытые жаркие губы.

– Иванушка, милый… Как я ждала тебя. Сердце истомилось.

– Теперь будем вместе, Василиса. Завтра заберу тебя в село. Согласна ли? – ласково шептал Иванка.

– Не могу без тебя, Иванушка. Желанный ты мой, – вымолвила Василиса и, выскользнув из объятий Иванки на мягкую душистую хвою, протянула руки. – Иди же ко мне, любимый…

Когда солнце поднялось над бором, Иванка и Василиса пришли в избушку. Старики уже поднялись. Матрена суетилась у печи, готовила варево, всхлипывала. А бортник молчаливо сидел на лавке и переплетал сеть для мережи.

Взяв Василису за руку, Иванка, заметно волнуясь, проговорил:

– Надумали мы с Василисой повенчаться. Просим благословения вашего. Не откажите, люди добрые.

Матрена, выронив ухват, застыла у печи, а затем со слезами кинулась на грудь Василисы, заголосила:

– Матушка-а-а ты моя… лебединушка-а! На кого ты меня оставляешь…

Дед Матвей завздыхал, смахнул слезу со щеки и, дернув старуху за рукав сарафана, произнес строго:

– Погодь, старая. Дай слово молвить.

Когда Матрена, сгорбившись, опустилась на лавку, бортник продолжил:

– Сиротка она, парень. Но мы ей и отца и мать заменили. По нраву нам пришлась. Одначе в девках ей не век куковать. Вижу, самая пора приспела. Да и недобрые люди сюда зачастили. Становитесь на колени, молодшис, благословлю вас. Подавай, старая, икону.

Роняя обильные слезы, благословила молодых и Матрена.

– Живите в любви да согласии. Уж ты береги нашу лебедушку, Иванушка. Храни ее пуще злата-серебра.

Поднявшись с колен, Иванка обнял поочередно стариков. Сели за стол. Налив всем по чарке медовухи, бортник молвил степенно:

– Ты вот что, парень. Мы, чай, не цыгане какие. Все надлежит делать по-христиански, как богом указано. Через недельку засылай ко мне сватов. Мать твоя у меня на заимке годков десять не была. Посидим, потолкуем, невесту покажем. Уж коли приглянется наша дочка твоим старикам – будем свадьбу на селе играть. Вот так-то, родимый. А покуда Василиса у нас поживет.

Слова бортника омрачили Иванку. Но издревле заведенный порядок рушить нельзя.

Чокнулся чаркой с Матвеем, глянул на счастливую Василису и проговорил:

– Будь по-твоему, отец. Через неделю ждите сватов.

Глава 3 НА ДАЛЬНЕМ ПОКОСЕ

Болотников отыскал приказчика на дальних княжьих покосах, где вотчинные бобыли ставили в лугах стога.

Прошлым летом Калистрат Егорыч недосмотрел за косцами. Стога сметали мужики плохо, гнетом не стянули, макушки не причесали и ничем не прикрыли. А тут по осени дожди зачастили. Почитай, половину сгноили сена. Потому приказчик нонче сам за бобылями присматривал.

Иванка спрыгнул с коня и не спеша подошел к Калистрату. Произнес холодно, без всякого поклона, чем немало удивил и Мокея и бобылей притихших:

– Есть к тебе дело, приказчик.

Мокей выступил вперед, прикрикнул, поднимая кнут:

– Забылся, Ивашка. Докладывай по чину, а не то!..

Болотников зло сверкнул на челядиица глазами:

– Не стращай. Отойди в сторонку.

Мокей ошалело заморгал диковатыми глазами, а Калистрат Егорыч, утирая шапкой вспотевшую на солнце лысину, заворчал сердито: