Два брата

ество!

— Встань! Жизни мне твоей, Егор, не надо, а рабочие руки твои нужны. Живи да работай. Работки ох как много впереди!

— Егор Марков — отличный мастер, ваше величество, — с поклоном сказал Магницкий. — Смею доложить, он пречудесный токарный станок у себя дома соорудил…

— Да ну? — удивился Петр. — И как работает твоя самодельщина?

— Добре работает, ваше величество!

— Едем к тебе! Сейчас же буду смотреть! Это мне радость великая!

Со смущением Егор сел в царскую карету. Он отнекивался, хотел стать на запятки, но Петр втащил его сильной рукой, посадил против себя и всю дорогу расспрашивал о станке. Егор осмелел, рассказывал толково и внятно, а царь любовался его оживленным лицом.

Царский поезд остановился у дома Марковых. Никогда еще не было на Маросейке такого переполоха. Народ бежал отовсюду и толпился у ворот, но во двор никто не осмеливался войти. Аграфены не было дома. Царь сразу прошел в амбарушку и с восхищением остановился перед нарядным, блестящим станком.

— Ах, Егор, дорого ты мне платишь за мои о тебе заботы, — сказал царь.

— Делаю только то, что долг велит, что люблю пуще жизни, — прошептал Егор.

— Если бы все долг так, как ты, понимали! — воскликнул царь и переменил разговор: — Посмотрим, как твой станок работает! — Он сбросил парадный кафтан, схватил деревянную болванку и начал зажимать.

Петр весь углубился в работу: менял скорости, вставлял разные болванки, так и сяк приставлял резцы…

— Ух, знатный станок! — прищелкнул языком царь, досыта наработавшись. — Ну, Егор Марков, царский токарь, поедешь ты в Питербурх… В мой северный парадиз!

Егор изменился в лице.

— Испугался?

— Нет, ничего. Это я от нечаянности!

— То-то! Ну, прощай, Егор! Увидимся! Станочек-то с собой вези в Питербурх!

— Слушаю, ваше величество!
* * *

Маросейка и все окрестные улицы и переулки взволнованно обсуждали неслыханную удачу Егора Маркова.

Семен Ракитин, придя с поздравлением, застал дома одну Аграфену. Она горько плакала, вытирая слезы краем фартука.

— Вот те и на! — с веселым удивлением воскликнул Ракитин. — Ты чего слезы льешь?

— Про Илюшеньку вспомнила… Где-то он теперь, бессчастная головушка, шатается?

Ракитин помолчал, подумал.

— Да, кума, разная судьба твоим сынам выпала: один в опале,{[88]} другой в хвале. У царя люди неравны: одного он возвышает, другого унижает. Оно и понятно: Илюшка твой за народ страдал, а Егорка царю мастерством угождал! Один прям, а другой умен. Умному и досталось счастье, так ты на это счастье радуйся!

— Да ведь в Питербурх царь Егорушку берет.

— Не беда. И в Питербурхе люди живут. Будет тебе с попутными людьми грамотки посылать, а иной раз и деньжат малую толику.

Аграфена так и вскинулась:

— Чтобы я Егорушку одного отпустила! Еду, с ним еду, соседушка!

— И то добре, — согласился Ракитин. — По правде молвить, тебе в Москве и делать нечего. Женщина ты одинокая, вся радость около сына.

— Только, только около него! Одна думка меня смущает: вдруг Илюшенька