Юрий Звенигородский

Позднее застолье с супругой разделил князь на женской половине. Речь шла в основном о строительстве новой обители. Затем — самое приятное — совместное удаление на ночь.

Померцал и погас в медном подсвечнике огарок. Оборвал свою песню запечный сверчок. В тишине Юрий слышал лишь себя и Анастасию, чувствовал лишь ее одну. Бесприютность одиночества, длиннота ожидания, боль волнения канули в небыль. Как писано в «Травнике»: «Под магнитовом камнем сила магнитова». Давно стало истиной: не могут обе быть порознь. А значит, и времени друг без друга не может быть. Не было такого в жизни, и всё тут! Был лишь тяжелый сон.

Князь лежал, переполненный счастьем, сжимая в ладони нежные персты княгини. Она быстрее его вернулась к обыденному, завела посторонний разговор:

— Василий отдал дочь Василису за Александра Суздальского.

Юрий плохо знал Александра, нового приближенного государя московского, не жаловал вниманием и своих племянниц, великих княжон. Потому новость воспринял молча.

Анастасия перешла к другим известиям:

— Новый митрополит на Москве.

Да, Киприан несколько лет тому умер.

— Кто же новый?

— Морейский грек именем Фотий, — сообщила княгиня. — Знает наш язык, хотя имя свое пишет по-гречески. Говорят, более печется о мирском, нежели о духовном. Корыстолюбец! Тягается с боярами и князьями за села, земли, воды и пошлины.

Князь возразил:

— Может, и справедливо тягается. При Эдигеевом опустошении многое церковное достояние было расхищено. Теперь же расхитителям рачительный владыка нелюб.

— И твой братец-государь его не любит, — присовокупила жена. — И Витовт Литовский его не хочет. Послал к патриарху за новым митрополитом для южной Руси.

Юрий вздохнул:

— Повторяется судьба Киприана.

Княгиня уточнила:

— Этот хуже предыдущего. Я была в соборе Успения на его проповеди. Вельми строг! Велит наказывать мужа с женой, совокупившихся без церковного брака. А венчались чтобы не в полдень, не ночью, а лишь после обедни. Третий брак дозволяется молодым и бездетным, да и то после этого пять лет в храм не ходить. Девицам до двенадцати лет замуж нельзя. Кто пьет вино до обеда, лишен причастия. Ну, есть, конечно, и справедливые требования: осуждается непристойная брань именем матери. Иноки и черницы чтобы не жили в одной обители, а вдовые священники не служили в женских монастырях. Под запретом ворожба…

Княгиня стихла, думая, что муж спит. Князь сказал:

— Я не сплю. Наслаждаюсь близостью твоей, драгоценным голосом. Неважно, что говоришь. Главное — ты рядом!

Анастасия, довольная его словами, продолжила излагать московские новости:

— К государю на службу приехал правнук Гедимина Литовского некий князь Юрий Патрикеевич Наримантов. Василий обласкал его, посадил на первое место среди бояр. У них большие из-за этого недовольства.

Муж откликнулся:

— Очередной временщик!

Жена вспомнила:

— А еще недорассказала про Фотия. Был у него ближний человек Савва Авраамиев. Оклеветал своего хлебосольца по Витовтовой просьбе, будто бы наш митрополит из киевских храмов вывез все церковное узорочье на Москву. Этот клеветник жил близ Фотия в Кремле. Когда весной загорелся митрополичий двор, который тотчас же погасили, огонь, как облако, отторгся от погребуши, достиг Авраамиева жилья и испепелил лжеца живьем.

— Во страсти! — прошептал Юрий, сызнова приникая к Анастасии.

Приник, как к живительному источнику, который ему, исстрадавшемуся, даровал веселье и сладость, душевное вкупе с телесным. Сколь приятен был родной шепот!

— О, милый мой! Сижу одна в московской палате, князья и бояре со службы едут, а моего света милого нету. Здоров ли мой миленький без меня живет? Ни к нему не пойдешь, ни к себе не позовешь!

Успокоившись, долга лежали молча, боясь порушить обоюдное — через край! — довольство. Вдруг княгиня сказала:

— Помнишь, Доброгостий Смотульский?

— Кто? — переспросил князь. — Ах да! Молодой полководец Витовт и… и Софья.

Анастасия подтвердила то, что прежде слышал от Галицкого:

— Московские вящие жены толкуют: было любление между ними, когда великая княгиня впоследни ездила в Вильну. Василий тоже подозревает, сына-одноименца не жалует. О тебе — тайные речи среди боярства.

Юрий ощутил резкий толчок в груди.

— Ты б хотела? — И напомнил: — Пророчества! Прорицатель-колдун! Ясновидец-юродивый! Золотая баба!

Анастасия откликнулась после затянувшейся тишины:

— Боюсь. Ох, не думать бы! Обмираю вся! А думы лезут и лезут, меняются, словно стражники у плененного мозга. Не хочу! Нет, хочу. На зло злыдне Софье все-таки бы хотела!

Князь молчал. Постепенно расслабил ладонь, сжимавшую Анастасиину руку, задумался о своем. Княгиня стала дышать ровнее, вот уже совсем легко, ровно. Заснула!

Юрий же слышал легкий звон. Нет, не княгинина карета. Это колоколец гонца, прискакавшего ямским гоном от Москвы до Звенигорода. Брат вызывает брата. В великокняжеской Золотой палате составляется договорная грамота. По ней после Васильевой смерти прародительский стол переходит к Юрию, как старшему в роде. Правнук Калиты калитиным же сменяется правнуком. Хартия подписывается Андреем, Петром и, конечно, довольным справедливостью Константином. Ведь, отстаивая ее, он поплатился ссылкой на Пскова в Новгород, из огня в полымя. Теперь самый младший брат будет самым ближним человеком государя московского. Анастасия свет Юрьевна — великой княгиней. А Софья с непризнанным отпрыском уберется к себе в Литву: пусть там с ней крутит любовь Доброгостий Смотульский.

Юрий видит море голов на Великокняжеской площади. Стражники в высоких шапках, белоснежных кафтанах застыли с бердышами в руках. На покрытой ковром широкой соборной паперти ордынский царевич Улан (в православный храм мусульманину заходить негоже) надевает на Юрия золотую корону. Однако это уже не мечты, это сон.

Князь Юрий ощущал себя полководцем во главе большой конной рати. С ним та самая охрана, с коей прибыл в Звенигород по его душу боярин Иван Дмитриевич Всеволож. Этот вызов к брату-государю в Москву ожидался давно, но не думалось, что случится он с такой пышностью. Триста всадников охраняют княжеский поезд. Году не минуло с той поры, когда княгиня, возвратясь в свой удел, поведала мужу московские новости. И вот второй по старшинству брат призван подписать грамоту о наследовании. Семейство с ближней челядью поместилось в пяти каретах, сыновья, братья-княжичи, Василий и два Дмитрия, скачут позади отца. Иван Всеволож, отпустивший бороду, ставший похожим на покойного своего родителя, держится рядом. Мрачно настроенный Борис Галицкий вместе с радостным Данилой Чешком тоже где-то здесь. Князь спросил перед отъездом старого дядьку, отчего тот невесел. Потомок галицких княжат пощипал поседевший, уж не залихватский ус и промолвил: «Боюсь подвоха. Не зря Василий Московский отправил по твою милость хитрого Ивана Всеволожского. Будь настороже!» Ох, трудно становится с Галицким! Чем старше, тем мнительнее: везде мерещатся козни да происки. Вот и теперь спугнул радость. Не зазнавайся, а сомневайся: наследником ли вызван в Москву? Посол без объяснения объявил: государь зовет!

О наследственной грамоте сообщил, да не посвятил в суть, отговорился неведением. Теперь мчись и гадай: что ждет?

— А позднее лето, как в прошлый год, теплое и ласковое. Ветерок, солнышко, подлесочки, березнячок с ельничком, — всё радует. Всеволож, по дороге в гору, когда кони перешли на шаг, затеял беседу и тоже расщедрился на ласковые слова:

— Я, князь Юрий, все думаю о твоих сыновьях: как выросли добры молодцы! А ума набрались? В науках поднаторели?

— Писать, читать могут. Счет знают, — доложил князь.

Боярин отвечал приятным смешком:

— Письмо и счет — княжичу не в зачёт! Чтобы многого желать, многого достичь, многим обогатиться, надобно много знать. В старину князю достаточно было хорошо владеть мечом, щитом и конем. А ныне — рублем! Фу-фу! — он вытянул руку и подул над ней. — Гляди, княже: вот он, не из чего! — На ладони, откуда ни возьмись, — серебряный рубль!