Возмужание

По мере того как толмач переводил сказанное, лица послов вытягивались от изумления. Молодой переменился в лице, низко поклонился и вышел, за ним – всё посольство. Остался только Ольгин духовник.

После ухода греков он что-то пробормотал, несколько раз перекрестился и тяжко вздохнул.

– Великий император Константин будет весьма удручён такими словами, – произнёс наконец, как бы в раздумье, священник. – Окрестные державы ищут мира с Византией, однако не всем оказывается честь состоять с ней в дружбе…

На лицо Ольги набежала мрачная тень. Дурное расположение духа, с утра не покидавшее княгиню, придало её словам особую жёлчность:

– Занимался б ты лучше, отец Григорий, своими делами! Духовник поспешил откланяться. И, уже выйдя в сени, где его не могли слышать, рассерженно пробормотал вполголоса:

– Ох и много в тебе ещё языческой непокорности, мать княгиня, непотребной гордости и тщеславия! Ну ничего, молитвами, постом и смирением одолеем сих бесов, ничего…

И духовник направил стопы в свою деревянную церквушку.

Подоспели Колядские святки. С утра до вечера, а то и всю ночь напролёт звенели весёлые голоса, слышался скрип саней, у дверей теремов, домов, мазанок и землянок раздавались песни и колядки. Хозяева одаривали колядовщиков калачами, пирогами, копчёным салом, рыбой и всякой прочей снедью.

Ликование, задорный смех и повсеместные игрища охватили Киев, окрестные селения и всю землю русскую. Ещё бы – пришёл Коляда, родилось новое Солнце, пошёл отсчёт нового кола жизни. И кияне, напарившись в банях-мовницах, восславив чистоту и силу божескую, очистив тела и души горячей водой и обжигающим холодом мягкого пушистого снега, теперь веселились по-молодецки широко и от всей души, как привыкли делать всё – трудиться, праздновать, а если надо, то и сражаться.

Святки продолжались двенадцать дней, по числу месяцев в годовом коле. И чтоб грядущий кологод был удачным, следовало каждый день уважить песнями, плясками, подношениями и игрищами одного из двенадцати основных богов – Коляду, Велеса, Масленицу, Крышня, Ярилу, Лада, Триглава, Купалу, Перуна, Даждьбога, Макошь и Радогоща.

Ладомила с Болесей, сидя в санях на соломе, покрытой медвежьей шкурой, укутанные в собольи шубы, смеялись, глядя, как летят вниз с пригорка широкие расписные розвальни, как девушки при этом взвизгивают от испуга и удовольствия, а парни свистят и гикают. Святослав с Горицветом находились подле жён, поскольку обе были на сносях. Молодые мужья лишь прокатили их по ровному снегу, а теперь все вместе наблюдали, как дети, отроки да и многие взрослые строили снежный град, а потом, укрывшись за его стенами, швыряли друг в дружку снежными комьями. Раскрасневшиеся, вошедшие в азарт противники не хотели уступать. «Нападавшие» пошли на штурм, и началась рукопашная.

Молодые темники и не заметили, как сами втянулись в сражение. Увлекшись, они уже ничего не видели, кроме летящих в их сторону снежков. То один, то другой из бойцов летел в сугроб, вскакивал и, отфыркиваясь, вновь бросался в схватку.

– Святослав! Горицвет, сюда! – взывала Болеся.

Видя, что её не слышат, она выскочила из саней, вихрем налетела сзади на Горицвета и так толкнула его в плечо, что юный темник кубарем полетел в сугроб, теряя шапку. Святослав от такого зрелища зашёлся смехом, но тут увесистый ком полетел ему прямо в голову, и княжич, уклоняясь, сам не удержал равновесия и свалился в сугроб. Болеся, отряхивая шапку мужа, заулыбалась, но тут же, взглянув в сторону саней, спохватилась:

– Кричу вам, воители оглашенные, а вы будто дети малые… Поехали, Ладушке худо, видать, начинается! – выпалила она.

Увязая в снегу, все побежали к саням. Ладомила, побледнев лицом, как-то виновато взглянула на друзей. Было ясно, что ей уже не до веселья. Горицвет схватил вожжи, Святослав подсадил Болесю, и сани тронулись с места.

В тереме тотчас начались суета и хлопоты. Горничные и сенные девушки сновали туда-сюда, готовя всё необходимое. Срочно была вызвана повивальная тётка, которая часто помогала роженицам. Ладомила сама попросила об этом, поскольку по молодости и неопытности ещё стеснялась мужчин-волхвов.

К ночи душераздирающие крики роженицы стали слышны во всём тереме. Святослав, сидя в дальней горнице на лаве, почти телесно ощущал боль и страдания жены. И хотя их разделяли несколько стен, он, кажется, воспринимал каждый вздох Ладомилы. Вспоминая волховскую науку старого Велесдара, старался мысленно облегчить её родовые муки.

Однако время шло, а с ним нарастала тревога. К утру Ладомила не разродилась. Уставшая тётка, выйдя из светлицы, сказала, что у роженицы узкие чресла, а у ребёнка большая головка, поэтому он никак не может выйти.

– Боюсь, как бы не убил мать… – тяжело обронила тётка. – Зови волхвов.

Святослав велел немедля послать гонца на Капище. Всю ночь и утро княжич метался по горнице, забыв о еде и сне. Он только раз вышел из светёлки, когда услышал, что прибыли посланные Великим Могуном кудесники. Те велели немедля раскрыть двери в светлице роженицы и в сенях и даже отворить теремные ворота, «дабы ничто не препятствовало свободному выходу плода», а сами начали готовить какие-то зелья и читать заговоры.

Прошёл тяжкий день, и опять наступил вечер. Святослав то ли задумался, то ли забылся коротким сном, когда его будто толкнуло изнутри. Очнувшись, он разом ощутил: в тереме что-то изменилось. И не сразу понял, что давящий в уши звон вызван оглушительной тишиной, – Ладомила больше не кричала. Святослав выскочил из горницы и бросился к светёлке на другом конце. В дверях столкнулся с кудесником.

– Сын! – промолвил кудесник. – Слава Сварогу! Святослав был так взволнован, что не заметил, говорят ли они словами или обмениваются мыслями.

– А она?

– Жива, только слаба весьма. Моли мать Макошь и Живу с Перуницей о заступничестве, да продлят они её дни!

Святослав вошёл в светёлку. В очи сразу бросилось обескровленное, как выбеленное полотно, лицо Ладомилы с перепутавшимися волосами. Взор был туманный, будто мерцающий огонёк, готовый погаснуть от малейшего дуновения ветра. Даже мысль, которую Святослав уловил в очах жены, была столь же слабой и трепетной, говорящей только об одном: наконец-то всё закончилось!

Раздавшийся в это время крик заставил княжича вздрогнуть. Обернувшись, он увидел, как один кудесник держал над деревянной лоханкой маленькое красное тельце, а другой лил на него из ковша холодную воду из священного родника.

Родившийся слабым и измученным, младенец поначалу даже не закричал как следует, но теперь, омываемый холодной купелью, голосил во всю мощь лёгких. Кудесники были довольны. Смазав пуповину ребёнка какой-то мазью и завернув его в мягкую холстинку, волхв передал младенца Святославу.

– Прими сына, отец! Он – кровь от крови твоей и плоть от плоти твоей. Возблагодари Сварога за продление рода, ибо он сам – Род, дарующий жизнь!

– Слава тебе, Свароже Великий! – произнёс Святослав, неумело, но бережно взяв ребёнка и поднимая его вверх, к небу. – И тебе, матушка-Земля. – Он слегка коснулся ножками ребёнка пола. Затем прижал к широкой груди, ощутив тепло крошечного тельца и как бы воссоединяясь с ним. Подержав немного, вернул кудеснику, и тот поднёс младенца к Ладомиле.

– Теперь надобно приложить его к материнской груди, дабы он впитал первые капли целебного молока и был здравым и крепким!

– Она ведь еле жива, – возразил княжич, – ей отдохнуть надо, поспать…

– Нет, спать ей сейчас нельзя, во сне Мара с Ямой могут незаметно перенять тонкую нить жизни. А сын придаст ей силы, – мягко сказал кудесник, – ибо в нём теперь и её, и твоя сила, и божеская. Кому отдашь, от того и получишь… А ты ступай, сынок, тебе в самом деле надо поспать, вон на ногах еле держишься.

Святослав почувствовал, что в голове действительно начинает мутиться, а в ноги вступила неимоверная слабость. Он уже не слышал, что дальше говорили кудесники, а пошатываясь, будто от хмельной браги, едва добрался до горницы и рухнул, не разоблачаясь, на ложе.