Ночь умирает с рассветом

— Тихо, стерва! — резко оборвал ее Коротких. Губы у него побелели. — Прикуси жало. Теперя меня не испужаешь, мы с тобой одной веревочкой связаны.

— Заявлю! — Антонида была, как в беспамятстве.

— Господи, страхи египетские! — Василий криво усмехнулся. — Заявишь, тебя тут и зацапают. Меня бог убережет, а тебе сразу конец. Не вру, так и конец. «Пошто, спросят тебя, не выказала его Машкову? Пошто не пришла в ревком, не выдала народной власти? Ты, выходит, такая же виноватая. Пошто, спросят, отца родного в тюрьму затолкала?» Мало ли, что еще захотят выведать... — Он помолчал, спросил со вздохом: — Ты ребеночка в тюрьму возьмешь, или на чужие руки кинешь?

Антонида молча посмотрела на него злыми, прищуренными глазами, непонятно чему улыбалась. Коротких ничего этого не заметил.

— То-то, залеточка. Не тревожь здоровья, помалкивай. У нас мед, а не жизня пойдет. Петенька подрастет...

— Коленька, — безразлично поправила Антонида.

— Коленька? Ну, пущай Коленька... Да... позабыл, вишь... Одним словом собери мне харчей в дорогу. На недельку. Хочу в тайгу верхом сбегать, траву на полянках поглядеть — скоро покос зачнется, а у нас нынче сена будет мало. В лесу покосим, там трава ничейная.

Антонида с глубокой болью вспомнила, как ее выпроводили из ревкома. «Уедет, одна побуду, все спокойно обдумаю... Должен быть какой-то конец...»

— Чаю на заварку положи, — напомнил Василий. — В большой кисет табаку насыпь.

Вечером к Антониде зашел Семен. «А где еще двое? — удивилась она. — Я будто троих видела в окно...»

Но Семен был один, спросил Василия.

— Нету его, — ответила Антонида. — Уехал.

— Как уехал? — вскричал Семен. — Куда?

— Не знаю... В тайгу куда-то. Траву посмотреть на полянках. У нас нынче сена мало.

— Когда уехал?

— Не заметила... Часа два назад, не больше.

Семен не попрощался, бегом бросился через двор. Антонида подошла к окну, на улице были сумерки. От ее дома по деревенской улице бежали три человека — Семен Калашников, а кто еще — не разглядела.

Чуть свет из Густых Сосен крутым галопом вылетели трое верших, домчались до развилки дороги, спешились, закурили.

— Так сделаем, — проговорил Семен, затягиваясь едким дымом, — ты, Ведеркин, скачи в Воскресенское, может там захватишь... Кого он там знает? — Семен задумался. — Пожалуй, у мельника заночевал, у Леонова... Милицию в Воскресенском предупреди. Ежели там нету, давай берегом Селенги, он мог на Кяхту податься, на Чикой, там сейчас отряды Унгерна. Гляди, к белым не угадай. А мы с Воскобойниковым двинем в тайгу. Далеко не ушел, изловим... Без нужды не стреляй, живьем надо добыть. Ну, пошли...

Дома Лукерья и Фрося не ложились спать: Коротких ушел ну прямо-таки из рук, теперь ищи-свищи...

Утром, когда пришли к Антониде узнать, не вернулся ли случайно Коротких, она качала люльку, ребенок кричал. В избе было не прибрано — в корыте кисли пеленки, на табуретке возле печи из квашни лезло тесто. Во дворе мычали коровы... Антонида посмотрела на гостей равнодушными глазами, даже не предложила сесть.

— Что с Колей? — спросила Лукерья. — Захворал?

— Не знаю, — вяло ответила Антонида. — Животик, что ли... Кричит и кричит...

Фрося взяла маленького на руки.

— Мы тебе, Антонида, подсобим, поможем по хозяйству.

Она сонно махнула рукой:

— Зачем? Пусть все так... Положи ребенка в люльку.

Коровы на дворе замычали еще громче. Противно верещали поросята.

— Ты коров сегодня доила? — спросила Лукерья.

— Коров? Ах, коров... Нет, не доила. Пусть мычат, ничего...

Фрося пошла к умывальнику, вымыла руки. Взяла ведро.

— Я подою... Овец надо выпустить, они с голоду орут.

Лукерья подбросила в печь несколько поленьев.

— Не надо, не подбрасывай. Скоро закрывать.

Она странно посмотрела на Лукерью. В люльке снова закричал мальчонка.

— Надо позвать докторшу, — забеспокоилась Лукерья.

— Надо. — Антонида наклонилась над люлькой. — Дети должны жить. Пусть дети живут.

— Ты что такая? — с беспокойством спросила Лукерья. — Здорова ли?

— Знаешь что, Лушенька, — вдруг горячо заговорила Антонида. — Помоги мне... Возьми пока Коленьку, отнеси домой, пусть с ним тетка Катерина посидит. Я его только что покормила... Докторшу позови. А я живенько, я сейчас... Приберусь и прибегу. Вишь, что в избе творится? Я мигом... Как этот, ну... Василий уехал, ничего не успела. Обряжусь по хозяйству и прибегу. Хлеб посажу в печку, пеленки вон в корыте... Куры не кормлены.

В избу вошла Фрося.

— Я молоко в кладовке оставила.

— Ладно, Фросенька, спасибо. Идите, подружки. Возьмите Коленьку, пусть его докторша посмотрит. Я мигом прибегу. Как этот уехал, ничего не успела...

— Он куда уехал-то?

— Коротких? В тайгу, траву посмотреть. Сена хотел подкосить.

— А куда, в какое место подался?

— Не знаю. Вчера Семен приходил, спрашивал, а я не знаю...

— Когда вернется?

— Вернется... Посмотрит и вернется. Приспичило ему. Ну, три дня, четыре... Идите, я живо.

— Мы тебе пособим.

— Не надо, не надо... Я все сама. Коленьку возьмите. — Она подошла к люльке. — Я его поцелую. Вот я тебя поцелую. Расти, Коленька, здоровый, большой, счастливый. Вот я тебя еще поцелую. Не будешь ты помнить, как мама тебя целовала...

Она протянула сынишку Лукерье.

— Твоему Егорушке дружок вырастет.

По лицу у нее потекли слезы.

— Идите, девушки, спасибо вам. Идите, я прибегу.

Лукерья и Фрося вышли от Антониды с ребенком.

— Точно в беспамятстве она, — задумчиво проговорила Лукерья.

— Ничего про Коротких не знает.

— Тревожно чего-то... Какой беды не сотворила бы...

Коленьку передали тетке Катерине, Леля сбегала за Машей Беловой. Ребенка перевязали тепленьким, уложили.

— Пойдем-ка, Фрося, поглядим, как там наши кооператоры...

Нефед не открывал свою торговлю. Ему хотелось поглядеть, какие товары в новой лавке, узнать цены, послушать, что говорят люди. Идти же не решался, охота ли слушать насмешки...

В лавке было полно народу — покупали, правда, мало, но приценялись, шумели, спорили.

— Аршинного товару без выбору. Одна далемба.

— Буряты пронюхают, живо раскупят. На халаты.

— Вроде дешевле, чем у Нефеда.

— Куды там...

Продавец Саша прибил к стене дощечку: «Цены без запроса».

— Это чего такое? — спросила пожилая женщина.

— А такое, что торговаться нельзя. Сколько запросит, столько и плати — не уступит.

— Пошто так? Запросом торг стоит.

— Проси много, бери, что дают.

— У купца своя цена, у покупателя другая.

— Нам такое дело не корыстно. Ишь, плати, сколько стребует... Нам с такой торговлишки прибытки не прытки.

Никто не хотел понять, что это за порядок, когда нельзя поторговаться.

— Базар цену скажет.

— По товару деньги.

— Не, лучше уж к Нефеду. У него и не купишь, так натешишься... — сердито проговорил дед в подшитых валенках — он и летом их не сменял: ноги болят. — С Нефедом до поту накричишься, за каждую копейку горой стоит. Он дорожится, а я цену сбиваю. То-то забава. Коли уступит, можно и купить, когда деньги есть. Домой придешь, подсчитаешь, ах ты, сукин сын Нефед, опять облапошил...

Когда в лавку пришли Лукерья и Фрося, мужики и бабы горячо убеждали приказчика:

— Да ты чуток накинь на товары, ну, самую малость, а после уступи. Хоть покричим, руками помашем, а то никакого скусу...

Каждого в отдельности не убедишь, не переспоришь... Выходило, что надо на сходке разъяснить выгоды новой торговли.

Лукерья и Фрося вернулись домой. Маленький Колька снова поднял крик — видно, проголодался...

— Пойдем к ней, — предложила Фрося, — заработалась баба.

Дверь в Антонидину избу была заперта изнутри на заложку. Сначала постучали тихо, никто не отозвался. Скоро Лукерья и Фрося принялись греметь в дверь ногами, стучать в стекла, громко звать Антониду. В избе было тихо. Лукерья приловчилась, распахнула окно. В нос ударил сладкий угарный дух...