Семья Берг

— Я заплачу. Сколько ты хочешь?

— Дай два рубли, коли не жалко. А если пондравилась, надбавь.

— У меня до тебя никого не было.

Она усмехнулась ему в лицо:

— А то я не знаю — по всему почувствовала.

— Возьми пять рублей, купи себе что-нибудь на память.

— Добрый и ласковый ты, как телок. Иди-ка сюда опять, что ли…

Двоюродный брат Павла, Шлома Гинзбург, приплыл в Нижний Новгород на палубе парохода общества «Самолет». Классическая гимназия давала самый высокий для того времени уровень образования, с гуманитарным уклоном, с обучением латинскому и греческому языкам. Гимназисты носили красивую серую форму с голубым кантом на фуражке. Шломе очень хотелось носить такую форму — но евреев в гимназию не принимали. Он смог поступить только в реальное училище, там образование было с физико-математическим уклоном. «Реалисты», как их называли, носили черную суконную форму с желтым кантом. Он хорошо сдал вступительный экзамен, и его приняли, а с черной формой пришлось смириться.

Нижний Новгород был большим городом, жизнь там проходила намного интенсивней, чем в Рыбинске. Но даже как ученику реального училища Шломе нелегко было полностью вписаться в жизнь русского города — каморку со столом он все-таки снял в еврейском доме Марии Захаровны Зак, дочери нижегородского раввина Блюмштейна. Ее муж, чиновник, наделал Марии тринадцать детей, восемь из которых выжили, а затем бросил ее. В еврейской среде такие случаи были редки, у евреев всегда были крепкие семейные устои. Пришлось ей зарабатывать на жизнь сдачей углов и готовкой обедов для бедных учащихся. Все комнаты в доме были розданы, но в обшей комнате остался большой рояль, остаток прежней хорошей жизни. По вечерам все дети хозяйки и жильцы готовили уроки на крышке рояля.

Шлома вжился в семью и приглядывался к ней. Тоже евреи, как и его семья в Рыбинске, Заки были куда прогрессивнее. Хотя ребята тоже были внуками раввина, как и они с Павлом, но в синагогу не ходили, идиша почти совсем не знали и учились в русских учебных заведениях. Шлома все чаще видел, как еврейская молодежь искала выхода из замкнутого мирка традиций и непререкаемых правил.

Старшего сына Арона звали в семье на русский манер Аркадием. Он был гордостью матери и всей семьи — закончил юридический факультет и стал адвокатом. Но затем занялся политикой, примкнул к преследуемой партии эсеров и был вынужден уехать в Америку. Там он стал корреспондентом газеты «Русские ведомости» и писал статьи о жизни в Америке. Все собирались вместе и звали жильцов, чтобы читать эти статьи вслух, а потом обсуждали, до чего интересная жизнь в этой Америке и до чего же непохожа на русскую. Мать не могла нахвалиться на своего старшего:

— Мой Аркадий такой талантливый писатель, так хорошо все описывает, почти как Шолом-Алейхем [2]. По его статьям мы теперь всю Америку наизусть знаем.

В феврале 1917 года, вскоре после отречения царя Николая II, в Петербурге взяло власть новое социал-демократическое правительство Александра Керенского. Аркадий Зак был его сокурсником на юридическом факультете. Вскоре после того как Керенский стал премьер-министром, Мария Зак получила от Аркадия очередное письмо:

— Дети, дети, идите сюда, слушайте, что пишет наш Аркадий: премьер-министр Керенский официально назначил его поверенным в делах русского правительства — послом в Америке от России.

Вся семья ликовала — до сих пор ни один еврей еще не был послом России. В этот вечер Мария Захаровна особенно вкусно приготовила селедку в постном масле, с кругами белого лука, а ее отец-раввин прислал в подарок две кошерных курицы. За столом все размечтались о том, как теперь они смогут поплыть в Америку на большом океанском корабле — навестить нового посла. Разгорелся даже спор, кто из братьев-сестер поедет первым — ну конечно, вместе с мамой. Шлома тоже размечтался вслух, делясь мыслями со своим другом, сыном хозяйки Мишей — полноватым курчавым мальчишкой, который мало был похож на еврейского мальчика, но одна еврейская черта у него была — музыкальные способности: он по слуху сам научился играть на рояле, и ему прочили музыкальную карьеру. Шлома тихо говорил ему на ухо:

— Если еврей может стать послом, значит, может стать и министром. Наверное, это возможно. Знаешь, я хочу выучиться на инженера-строителя. Как думаешь может, когда-нибудь я стану министром?

У Миши сомнений не было:

— Захочешь — и станешь.

— Да, станешь… С именем Шлома меня министром не сделают. Я слышал, что в новом правительстве все евреи берут себе русские имена. Вон и мой брат Пинхас писал, что он теперь стал Павлом. А мне кем стать?

Шепелявый Миша немного подумал:

— А ты становись Семеном.

— Ты так думаешь? Хорошо, я стану Семеном.

Семен закончил училище, твердо решив продолжать учиться на инженера-строителя. За успехи в учебе он получил серебряную медаль и очень этим гордился — он считал это первым шагом к дальнейшим успехам. Оставаясь мечтателем в душе, внешне он был уже другим — вырос, в черной форме «реалиста» выглядел солидно, а по бокам лба появились ранние залысины. Так, в форме «реалиста» и с медалью в кармане, он вернулся в Рыбинск. Только обнявшись с родителями, спросил:

— А где Павлик?

— Какой Павлик, ты имеешь в виду Пинхаса?

— У Ну пусть для вас Пинхас. Где он?

— Где же ему быть — таскает грузы на спине вместе с другими русскими грузчиками.

Бросив вещи, Семен побежал искать Павла на пристанях. Он вглядывался в вереницы работавших грузчиков, которые ходили вверх-вниз по сходням на баржу, и никак не мог отличить одного от другого — все в лохмотьях, все грязные, запыленные, загорелые, бородатые или небритые. И вдруг услышал:

— Шлома!

Он всмотрелся в кричавшего и кинулся к нему:

— Павлик, родной мой!

На берегу и на барже все с любопытством смотрели на странную картину: чистенького «реалиста» крепко обнимает грязный портовый грузчик.

Перемены в брате поразили Семена: перед ним стоял широкоплечий русский парень в сапогах и рубашке-косоворотке, картуз у него был заломлен на затылок, из-под козырька выбивался русый с рыжинкой курчавый чуб, он курил самокрутку — «козью ножку», от него воняло крепкой махоркой. Павел поспешил опять встать в рабочую вереницу и попросил:

— Подожди, скоро время шабашить, тогда поговорим.

— Что такое «шабашить»?

— Ну пожрать, что ли.

Они сели на берегу в стороне от артели, и Семен с гордостью показал Павлу свою серебряную медаль.

Подержав ее в руках, Павел покачал головой и обнял брата:

— Ты, Шломка, теперь ученый.

— Я еще не ученый, но уже больше не Шломка.

— А кто же ты?

— Я тоже взял себе русское имя, как и ты. Теперь я Семен.

— Ну, Семен так Семен.

Павел ловко скрутил длинную «козью ножку» из газетной бумаги, всыпал туда махорку и закурил. Густой вонючий дым распространился вокруг. Павел предложил брату:

— Хошь затянуться?

— Нет, не курю.

Павел красиво и далеко сплюнул.

— А плюнуть далеко сумеешь? Давай поспорим: кто кого переплюнет.

— И это все, что ты умеешь?

— Ну, хоть я и неученый, зато умею деньгу заколачивать.

Культурный «реалист» Семен поражался — до чего же его брат обрусел и до чего опростился в компании грузчиков.

По вечерам, после того как Павел заканчивал работу, они ходили на Волгу плавать, потом лежали на песке. Семен рассказывал брату о преобразованиях в стране после переворота в октябре 1917 года;

— Павлик, религию в новой России напрочь отменили. Теперь никому не надо ходить в церкви и синагоги, не надо знать Тору наизусть. Теперь все равны.

— Национальности тоже отменили?

— Наверное, тоже отменят. Во всяком случае, евреев притеснять больше не будут. Даже в самом новом правительстве Ленина много евреев. Слушай, нам с тобой надо здесь все бросить и уходить, чтобы строить новую жизнь.