Шесть голов Айдахара

Узбек-хан вдруг почувствовал, что одряхлело у него не тело, а душа. Быть может, испытанные им радости не были настоящими? Что же тогда настоящее и истинное, если не слава, не почет, не золотой трон, не обладание женщинами, не власть?

Снова издалека до хана донесся голос имама:

– Я сказал все… Ажар и Ерке Кулан совершили страшное преступление, и по законам, установленным пророком Мухаммедом, они будут казнены. Так как Ерке Кулан является чингизидом, его кровь не должна пролиться, потому и он, и Ажар будут повешены. Этот приговор, вынесенный по всем законам мусульманской религии, мы просим утвердить вас, высокочтимый тахсир хан…

Еще находясь во власти своих размышлений, Узбек-хан посмотрел на имама. Глаза того остро поблескивали, выжидательно следили за ханом.

«Приговор справедлив, – подумал Узбек. – Закон ни к кому не должен знать снисхождения, только тогда народ будет един, а ислам – вечен».

Узбек поднял руку, чтобы сказать слово, которого ждала, затаив дыхание, вся площадь, но в это время раздался яростный и хриплый голос султана Адилькерея:

– Я не согласен с приговором… Ажар сучка… Но на моей стороне право амангерства. Мой брат платил за нее калым… Пусть повесят Ерке Кулана, сбившего женщину с праведного пути, а жена брата, по законам шариата, должна принадлежать мне…

Узбек-хан усмехнулся и пристально посмотрел на Адилькерея.

«Странно устроена жизнь, – подумал хан. – Человек требует смерти сыну родного брата, лишь бы завладеть его женой. Что руководит сейчас султаном больше – похоть или желание мести? Быть может, оставляя ее жить, султан задумал мучить и унижать женщину до конца дней? И такое бывает».

Узбек опять посмотрел на Ажар и Ерке Кулана. Выслушав приговор, они по-прежнему оставались спокойными. Хану стало любопытно, как отнесется молодая женщина к тому, если он отменит казнь и подарит ей жизнь, но одной, без Ерке Кулана.

– Ты слышала, женщина, что сказал брат твоего покойного мужа? Если ты согласишься стать женой султана Адилькерея, то умрет только Ерке Кулан…

Женщина отрицательно покачала головой:

– Что из того, что нас не соединил мулла? Мы давно стали мужем и женой. Я поклялась, что никогда не покину Ерке Кулана. – Лицо Ажар дрогнуло. Она прикрыла глаза веками. – У нас есть одна просьба, великий хан… Если уж нам не суждено было жить вместе на земле, пусть после того, как будет исполнен приговор, нас похоронят в одной могиле…

По площади пронесся тихий гул. Никто не ожидал такого ответа, такой просьбы.

– Я против!.. – снова прохрипел Адилькерей. – Я должен владеть этой женщиной! Если она не согласна по доброй воле, то я укрощу ее силой, как я делаю это с необъезженными кобылицами!

Что-то заставило Узбек-хана продолжить затеянную им же самим игру, и он сказал:

– А что же делать с сыном твоего брата? Быть может, и ему следует подарить жизнь?

– Нет! – закричал султан, и к лицу его прилила темная кровь. – Он нарушил законы шариата. Он обязан умереть. И смерть он должен принять из моих рук, потому что он опозорил меня, втоптал в грязь честь своего отца!..

Узбек-хану захотелось спросить Адилькерея еще раз, действительно ли тот сможет собственными руками убить сына своего брата, но вдруг страшное воспоминание встало перед глазами, и готовые уже вырваться слова застряли в горле. Хан понял, что султан сделает то, о чем говорит. Ведь смог же он сам убить Елбасмыша – своего двоюродного брата.

Стараясь скрыть охватившее его замешательство, хан повернул голову к имаму, и тот понял, что Узбек ждет ответа.

– Просьба султана Адилькерея согласуется с законами шариата…

Люди на площади безмолствовали, затаив дыхание. Ждали, что же наконец решит хан.

Узбек прикрыл глаза и мысленно повторил про себя: «Надо быть твердым! До конца твердым!» Но ведь в конце концов и такая смерть отвечает требованиям шариата, и он не нарушит устои ислама, согласившись на просьбу султана. Народ должен видеть, что рука хана тяжела и он не знает пощады к отступникам от веры, но народ должен чаще видеть и мудрость своего повелителя. Не все ли равно, как умрет преступник. Но зато пройдут годы, и мудрость Узбек-хана прославится в легендах и сказаниях.

Решение пришло само по себе:

– Приговор высокого суда должен быть приведен в исполнение… Это так… Но надо учесть и просьбу султана Адилькерея. – Узбек-хан замолчал. Лицо его было величественным и спокойным. – Пусть Ерке Кулан примет смерть от его руки. Трижды проскачет виновный на коне перед султаном, и трижды тот имеет право выстрелить в него из лука. Если стрела Адилькерея поразит Ерке Кулана, то по праву амангерства он возьмет Ажар себе. И женщине не придется нарушать клятву: увидев смерть любимого, она поймет, что такова воля аллаха. Если же стрелы султана не причинят вреда Ерке Кулану, то… – Узбек на миг замолчал, и люди в мертвой тишине услышали, как тяжело и грозно ворочается за холмами море.

И вдруг кто-то не выдержал, крикнул:

– Что же будет тогда?!

Народ зашумел, голоса заспорили:

– Ему не суждено остаться в живых!

– Адилькерей прекрасный стрелок. За сто шагов он попадает в глаз бегущему сайгаку!

– Первая же стрела пронзит сердце Ерке Кулана!

И снова чей-то голос перекрыл остальные:

– Так что же с Ерке Куланом тогда будет, великий хан?!

Толпа затихла и, казалось, подалась, придвинулась к помосту хана.

– Тогда? – переспросил Узбек. – Все в руках аллаха. Если он захочет, чтобы грешник остался в живых, никто не посмеет причинить вреда тому, кому покровительствует сам аллах. Тогда Ерке Кулан и Ажар станут мужем и женой.

Возглас удивления пронесся над площадью:

– О мудрый хан!..

– О справедливый хан!

– Да продлит аллах твои годы!..

Узбек повернулся к Адилькерею:

– Ты согласен, султан?

Лицо того стало бледным, скулы выперли и заострились.

– Да, решение твое, хан, справедливо и угодно аллаху…

– Хочешь ли ты, Ерке Кулан, что-нибудь сказать?

Ерке Кулан, не отрываясь, смотрел в глаза любимой, потом повернул лицо к Узбеку:

– У меня есть одна просьба, о великий хан! Пусть Ажар поставят на моем пути. Вверяя свою жизнь в руки аллаха, я хочу видеть ее перед собой…

– Пусть будет по-твоему… – милостиво согласился хан.

Не ожидая приказа, зрители сдвинулись в сторону, освободили часть площади. Кто-то из молодых воинов торопливо подвел к Ерке Кулану своего коня.

– Возьми его, – сказал джигит. – Быть может, он принесет тебе счастье. Мой конь быстр как птица, и кто знает, может, он обгонит твою судьбу. Если посчастливится – считай коня своим…

Два туленгита отвели Ажар в конец площади, Ерке Кулану развязали руки. Кто-то из телохранителей султана подал Адилькерею тугой монгольский лук.

Узбек-хан поднял руку:

– Я сказал не все. Виновный проскачет перед стрелком на расстоянии ста шагов.

Лицо Адилькерея передернулось.

– Я убью щенка, если он будет скакать даже на расстоянии вдвое большем…

– Начинайте… – велел хан.

Легко вскочив на подаренного ему белого скакуна, Ерке Кулан медленно поехал с площади, и люди молча провожали его взглядами.

Отъехав на значительное расстояние, Ерке Кулан остановил коня и стал ждать сигнала. Наконец распорядитель подкинул свой борик.

Чуть помедлив, Ерке Кулан ударил коня пятками, и тот стремительно сорвался с места. Конь был замечательный. Он был похож на белого ястреба, молнией несущегося над самой землей.

Сощурив раскосые глаза, сведя к переносице мохнатые брови, Адилькерей ждал. И когда всадник поравнялся с тем местом, где стоял султан, тонко свистнув, сорвалась с тетивы стрела с железным восьмигранным наконечником.

Вздох, похожий на удар волны о берег, пронесся над площадью:

– Попа-а-а-ал!

Но всадник продолжал скакать, и люди тогда рассмотрели, что стрела расщепила переднюю луку седла, а джигит невредим.

Поравнявшись со своей любимой, Ерке Кулан нагнулся и поцеловал Ажар.