Грозная туча

Между тем у одной ближайшей корчмы появился худой длинноногий еврей в туфлях без задников, с пейсиками, вьющимися неряшливыми локонами из-под ермолки, в длиннополом сюртуке с фалдочками чуть не до самых пяток. Он пошептался о чем-то с вышедшим к нему на крыльцо хозяином корчмы и быстро пошел обратно домой, а другой еврей побежал из той же корчмы передавать далее полученную весть. Такая передача называлась в Литве «пантофлевой почтой».

— Где же неприятель? — спрашивали друг друга потихоньку французские солдаты. — Неужели у русских всего только войска, что горсть этих казаков?

— Варвары русские испугались нас и побежали! — говорили хвастливо некоторые. — Где им устоять против нас!

— Как бы не так! — заметили записные вояки. — Вот как начнется у нас переправа, так они со всех сторон и нагрянут!..

— Кто идет? — раздался вдруг оклик часового.

— Франция! — отвечали ему.

— Какой тут полк? — продолжал допрашивать часовой.

— Шестой легкий.

Это был маршал Даву с генералами, окруженный саперами, инженерами и артиллеристами. Он ехал верхом у самого берега, всматриваясь в изгибы реки. По его указаниям были уже расставлены пушки, и начинались приготовления к переправе. С разных сторон подвозились телеги, нагруженные разными материалами для постройки мостов; тащили лодки и бревна, наводили понтонные мосты. Артиллеристы стояли с зажженными фитилями у заряженных орудий, готовые начать пушечную пальбу по первому приказанию начальников. Со всех сторон подходили войска, только и слышны были названия полков того или другого корпуса.

На рассвете затрещали барабаны, и началась переправа двухсотпятидесятитысячной армии по трем мостам, наведенным за ночь на Немане. Остальные войска Наполеона в то же время переправлялись через Неман в других местах: у Тильзита, Прен и Гродно.

Наполеон велел поставить себе палатку на горе Алексоте и лично следил за переправой… Проходившие мимо него войска громко его приветствовали: «Да здравствует император!».

На мостах была страшная давка: пехота, конница, обозы — все спешило переправиться, все сбилось в одну сплошную массу и мешало друг другу. Триста поляков с громким криком «виват!» бросились вплавь и первые переправились на ту сторону.

Увидев ясные приготовления к переправе неприятельских войск, командир казачьего разъезда Жмурин, не смея вступить в бой без приказания, поскакал к своему начальнику графу Орлову-Денисову. Однако в его отсутствие началась-таки легкая перестрелка между казаками и поляками, переправившимися на русскую сторону, и гул ее нарушил утреннюю тишину. Но казакам вскоре велено было отступить, и поляки заняли без боя первую деревеньку.

Между тем переправа продолжалась, но полил дождь, испортил дороги, и перешедшим трудно было взбираться в гору, особенно — обозам. Тем не менее тринадцатого июня французы заняли Ковно и его окрестности.

Наполеон был очень удивлен, не встретив сопротивления, и проскакал три версты за город, желая лично убедиться, что тут нет и следа русской армии.

Несмотря на то, что поляки и литовцы встречали Наполеона сочувственно, войска его принялись грабить страну, и Наполеон, переночевав в Ковно, выехал на следующий день, преследуемый воплями несчастных жителей, в дома которых ломились французы и грабили их беспощадно.

Этьен Ранже переправился со своими товарищами в одном из передовых отрядов. Дождя еще тогда не было, и при первых лучах солнца перед ними открылась прелестная местность, воспетая лет через десять Мицкевичем. Этьен увидел высокую гору, всю покрытую густой зеленью, чистые струи Немана, протекающего у ее подножия, прекрасные луга, и все это напомнило ему дорогую сердцу Францию. Но когда французы потянулись по песчаной дороге, окруженной густым лесом, когда небо заволокло свинцовыми тучами и пошел мелкий, пронизывающий насквозь дождь, то какое-то неприятное, томительное чувство охватило Ранже. Ему казалось, что их завели в безлюдную пустыню; и точно, селения попадались весьма редко; народ, напуганный грабежом, бежал в леса, унося с собой все, что мог, и уводя скот. Оставшиеся были угрюмы и необщительны.

Вдруг поднялась страшная буря с проливным дождем. Солдаты изнемогали, лошади падали и до десяти тысяч лошадиных трупов легли между Ковно и Вильно, распространяя зловоние и заразу.

Этьен, находясь в передовых отрядах, не видел, по крайней мере, ни брошенных на произвол судьбы солдат, не способных из-за потери сил следовать за остальными, ни лошадей, павших под беспощадными бичами артиллерийской и обозной прислуги, не прекращавшей избиение бедных животных, чтобы только вывезти как-нибудь пушки, зарядные ящики и повозки, нагруженные офицерскими пожитками и провиантом. Но зато он стал свидетелем страшных обид, наносимых жителям его товарищами. Многие из них, проходя деревнями, забегали в крестьянские дворы, грабили, дрались с хозяевами, хватали по дороге кур, поросят, овец, резали им головы и прятали под седла. Затем они вбегали в помещичьи дома и хватали там все, что могли унести. Этьен молча следил за ними, но они чувствовали, что он не одобряет их, и старались оправдаться.

— На войне, если не брать силой, умрешь от голода, — говорил Ксавье Арман, занимавшийся грабежом вместе со всеми.

— Лучше умереть, чем красть! — заметил Этьен.

— Поглядим, то ли ты заговоришь, когда поголодаешь! — проворчал Ксавье.

— Что будет, не знаю, но теперь я еще не настолько голоден, чтобы решиться грабить и уничтожать накопленное трудами человека.

— Какой труд! — возразили ему насмешливо грабившие. — Разве помещики работают? За них трудятся рабы их.

— Рабам еще тяжелее работать, чем нам, — стоял на своем Этьен. — А мы с вами знаем, чего стоит трудовой день.

— Оставьте этого проповедника! — закричали его товарищи. — И не давайте ему своих запасов. Пусть поголодает — тогда будет посговорчивее.

— Вам бы уж оставаться с отставшими по доброй воле вместо того, чтобы унижать имя французского солдата! — сказал Этьен с досадой.

«Как бы не так! — думал Ксавье. — Так вот и послушаю тебя, отстану от армии. Я хочу, конечно, вернуться восвояси. Но — по крайней мере, капитаном. А он предлагает остаться с отставшими…»

Что-то такое Ксавье и пробурчал невнятно. Вдруг ворчание его перешло в громкий и радостный крик:

— Вот так находка! — захохотал он, вытаскивая из чащи кустов совсем молоденькую девушку.

Лицо девушки было бледно, темно-серые глаза выражали страшный испуг, помертвевшие губы дрожали. Из груди ее вместо крика вырывались жалобные стоны.

— Оставьте паненку! — кричала пронзительно пожилая женщина, пытаясь защитить девушку. — Это панна Майковская! Мало еще вам, что вы — разграбили имение ее отца, еще на дочь нападать хватает у вас совести!

Но Ксавье и двое из его товарищей не обращали ровно никакого внимания на вопли и стоны старухи и старались вытащить на дорогу прятавшуюся в кустарнике девушку.

Этьен не выдержал и крикнул:

— Как тебе не стыдно, Ксавье! Что бы ты сказал, если бы кто обращался так грубо с твоей Розой?

Прозвучавшее имя невесты разом образумило Ксавье Армана. Он отпустил руку девушки, оттолкнул грубо старуху и крикнул им:

— Убирайтесь!..

Пожилая женщина схватила девушку за руку и скрылась с ней в лесу. Несколько солдат было бросились за ними, но подскакавший офицер громким окриком заставил их вернуться, угрожая застрелить тех, которые отойдут от дороги далее трех шагов.

Посыпавшиеся на отряд пули словно подтвердили слова офицера. Оказалось, что они наткнулись на какой-то малочисленный отряд русского арьергарда, оставленный, чтобы задержать наступление французов. Началась перестрелка… Подобные стычки случались нередко, и молодцеватые болтуны вроде Ксавье Армана зачастую плохо вели себя в этих схватках. Застигнутые врасплох, они кидались в сторону и затем, сделав вид, как будто насилу справились со своими непокорными конями, выдвигались храбро вперед перед начальством. Этьен не лез вперед, но и не отступал без приказа; он без порывов и не спеша исполнял свои обязанности.