Старый кантонист

— Ой, как страшно воняет… — простонал Исаак. — Я здесь умру…

— Да не ворочайте крысу, не будет вонять, — посоветовал я.

— Как же не ворочать, — сказал чей-то голос, — надо же мне где-то сесть. И спать тоже, думаю, придется тут же. Не на нее же лечь. Фу, я руки запачкал; — он отплевывался. — Ой, как мне тошно. Ой!..!

— Ну, подвинься ко мне сюда, — предложил я, — Шимон, двинься ко мне поближе; а он на твое место, поближе к тебе… Ну, вот так. — Еще теснее можно… Вот так…

— Ой, братики мои, я умру здесь… — стонал Исаак.

— Ну, ну, погоди ещё малость, не умирай, тут нет еврейского кладбища, негде тебя хоронить, — шутя сказал Шимон.

— Нет, я серьезно говорю, — сказал Исаак, мне очень плохо… а ты шутишь…

— А если я не буду шутить, тебе будет легче?

— Приляг, — посоветовал я, — положи голову ко мне на колени. Вот так… Тебе удобно?

— Не совсем…

— Ложись, как тебе удобнее…

Исаак ворочался и все никак не мог удобно поместиться. Мы все были сжаты в одну кучу, как сельди в бочке. Эта темная маленькая клетка была очевидно предназначена не более чем для двух-трех человек…

Прошло много времени. Стало тихо. Ребята стали засыпать. Неизвестно было, что теперь — ночь или день. Времени невозможно было определить. Вдруг что-то влезло мне на ногу. Я невольно вскрикнул:

— Ой, что-то лезет на меня!..

— Ой, что-то укусило меня! — вскочил Бобров.

— Наверно, крысы, — сказал Исаак. — Они нас здесь насмерть загрызут.

Все всполошились, повскакали, сбились в кучу. Мы долго стояли так…

Но усталость взяла свое, и мы постепенно опускались на пол… Опять стало тихо…

Не помню, как я заснул… Снилось мне, будто я летаю. Лечу, лечу, все вверх, ввысь, а небо все так же далеко, ему конца не видно… Но вдруг я начал падать и… упал на землю. Удивительно, что я не расшибся… Спохватился, раскрыл глаза, дневной свет ударил мне в глаза, и я зажмурился. Когда я снова раскрыл глаза, кругом была прежняя тьма.

— Снилось мне или я в самом деле видел свет?.. — спросил я.

— Нет, это тебе не снилось, — сказал Шимон, — дверь действительно на минутку раскрылась.

— Что же это было?

— Не знаю… как будто кто-то просовывал сюда руку.

— Да, да, — отозвался Исаак, — и я тоже видел…

— Ребята, ну, как, никто не думает креститься? — спросил Гитин.

— А что? — спросил Шимон. — Ты хочешь креститься?

— Нет… я так спросил… Я есть очень хочу. Мы наверно сидим тут уж третий день.

— Мы все голодны, — сказал я, — что ж делать…

Голод давно мучил меня. Становилось невмоготу…

— А если нас будут держать здесь, пока мы не умрем с голоду? — сказал Гитин.

— Ну и умрем… Что ж делать…

— Я бы не хотел так рано умереть…

Водворилось молчание. В этом молчании чувствовалось, что каждый думает крепкую думу, о которой не хочет поведать другому. В тайнике души каждый решал для себя вопрос жизни и смерти… Я решил так: если приходится умирать, то только бы скорее, поменьше мук…

— Что это тут опять шуршит?.. — навострил уши Гитин. — Слышите?..

— Крысы! — вскочил Шимон.

— Через меня перескочила!..

— Тут почему-то мокро… — сказал Гитин. — Вода… Вот и чашка… И хлеб… и хлеб!.. Ребята, хлеб!..

— Хлеб, хлеб, хлеб! — радовались все.

Все бросились к нему.

Я тоже нащупал кусок хлеба и положил в рот.

— Не хватайте, ребята, — сказал Шимон, — надо разделить всем поровну… Тут вот один кусок. Ищите, может быть, еще есть.

Все бросились искать.

— Крошки, одни крошки только: крысы поели хлеб!

— Мы все спали и не видели, когда нам принесли хлеба.

В несколько мгновений остатки хлеба были разделены, каждому досталось понемножку — лишь червяка заморить. Но о смерти мы пока перестали думать…

Несколько времени спустя звякнул замок, дверь раскрылась, полоса яркого дневного света больно ударила в глаза.

— Ну, жидки, говори, кто хочет быть православным? Того выпущу, — сказал Бочаров.

Все молчали.

— Не хотите! — злобно прошипел он. — Так сдыхайте тут, проклятое племя…

К нам втолкнули еще кого-то и дверь закрылась.

— Братцы, — послышался новый, надтреснутый голос. — Здесь такая страшная вонь, что невозможно дышать…

— Мы уже привыкли… — сказал я.

— А вы кто такой? — спросил Шимон.

— Я — Лейзер Белый и еще один товарищ со мной, Айзик Вайнберг.

— Братцы мои дорогие, — продолжал Лейзер тоном взрослого. — Вы здесь мучаетесь. А там не лучше: еще хуже… Ой, что делают с нами, с нашими товарищами… Я не в состоянии даже передать вам… Двоих запороли насмерть… Двое выбросились из окна верхнего этажа… Один насмерть разбился, другой еще жил часа два…

— Им лучше, чем нам… — сказал, я.

— Ах, боже мой — продолжал Лейзер. — Двое бросились в отхожее место и там погибли… Один из них мой сосед. Мейер, вместе мы выросли в одном дворе, как братья жили мы с ним… Другой Авраам, тоже близкий мой товарищ… Один повесился… Пять человек убежали…

— И их не поймали? — опросил я.

— Нет. Но наверное поймают… Малышей разослали по полкам… Мы двое сказали, что дадим ответ завтра.

— Сколько дней мы здесь? — спросил Шимон. — Не помните?

— Сегодня четвертый день… И неизвестно, как долго нас еще будут мучить.

— Значит, так суждено, — сказал я. — Не только нас одних мучают…

— Да, хорошо говорить, — сказал Гитин, — а когда начнут с тебя кожу сдирать, тогда иначе заговоришь…

Все умолкли…

— А что для меня значит их крещение? — опять заговорил Гитин. — Ерунда. Я могу сказать им, что я православный, а останусь тем же евреем… От меня ничего не убудет… И не будут мучить меня…

«Ага, — подумал я, — сдается…»

— Но в бумагах ты же будешь записан православным, — возразил Шимон, — ты должен будешь ходить в церковь, молиться и всякую ерунду проделывать. И жениться тебе надо будет в церкви…

— О, когда еще жениться придется, — сказал Гитин, — до тех пор еще долго…

«Как только его спросят, — подумал я, — он согласится…»

И я не ошибся: когда нас ввели в казарму, где была приготовлена огромная куча дубовых розог, он на вопрос майора о крещении ответил согласием. Его примеру последовало еще несколько человек. Нас осталось четверо: Шимон, Лейзер, Исаак и я.

Первым взяли Шимона: его раздели догола, связали и положили на пол. Двое дядек, стоя по обе стороны, стали его хлестать. Мокрые розги, изгибаясь, словно змеи, со свистом прорезывали воздух и полосовали тело Шимона… У меня дрожали ноги, голова кружилась… Я еле стоял на ногах… Хотелось рыдать, кричать, но я не мог…

Майор сидел на табуретке и, покуривая трубку, приговаривал:

— Так… Так… Веселей ребятки… Так, горячей.

Красные полосы от первых ударов на теле Шимона стали темно-фиолетовыми. Он не издавал ни звука. Только от каждого удара он весь трепыхался, вздрагивал, словно хотел подняться… Брызнула кровь!.. И скоро заструилась по всему телу. Теперь Шимон лежал в луже крови…

— О-о-о-о!.. — вырвался из груди его протяжный вопль.

У меня помутилось в глазах…

— Согласен!.. — крикнул он нечеловеческим голосом, и разразился рыданием, похожим на хохот сумасшедшего.

— Окрестили… — буркнул седоусый унтер.

— Ну вот то-то ж, сказал майор. — Смотри у меня.

В это время Исаак пронзительно вскрикнул и как сноп и грохнулся на пол.

Шимон лежал без сознания. Его тело конвульсивно вздрагивало. Его унесли.

Исаака перевернули вверх лицом и стали теребить.

— Ну, вставай, — ткнул его ногой майор. — Ты, жид. Нечего притворяться.

Исаак не шевелился.

— Окрестить его надо, — сказал майор, — когда он очухается.

Его раздели и начали сечь… Исаак стал корчиться и стонать.

— Ага, я говорил, очухается, — сказал майор. Но Исаак опять потерял сознание и лежал под ударами, словно мертвый.

— Стой, — остановил майор. — Он может быть в самом деле сдох, тогда его и крестить нечего.

Исаака вынесли.

Очередь дошла до меня. При первом же ударе я потерял сознание… Потом я открыл глаза. Все вокруг меня было в красно-кровавом тумане, и я чувствовал, что меня режут на части. «Вот разрежут сейчас на кусочки, — промелькнуло у меня в голове, — и я умру… скорей бы уж…» Я опять потерял сознание…