Трон и любовь

— Ничего! А что?

— Кричал тут под окнами кто-то.

— Мы были далеко, во внутренних покоях… Как будто я слышала какой-то крик… Не правда ли, Анхен?

— Да, — ответила Монс, — и мне показалось, что кто-то кричит… Но ведь это так часто здесь… Какие-нибудь пьяные стрельцы из Московии. Ох, простите, государь!

Появление нового лица прервало ее слова. Петр уставился круглыми глазами: кто таков?

Вошедший был еще совсем юноша, вернее, подросток, безбородый, с только что начинавшими пробиваться усами. Одет не по-простому: богатый кафтан, расшитые сапоги, опушной колпак, который он держал в руках, показывали, что он принадлежит к знатному боярскому роду. В пасторский кабинет он скорее вбежал, чем вошел. Увидев царя, выпрямившегося во весь свой рост и смотревшего на него сверкающими от гнева глазами, смутился и испугался.

— Великий государь, — дрожащим голосом воскликнул он, преодолевая свой испуг, — помилуй… Не вели казнить, дозволь слово вымолвить.

— Кто ты? — спросил Петр отрывисто. Его рука уже нащупала под кафтаном рукоять запоясного ножа. — Ну? Говори, кто?

И ноздри его заходили. Что вызвало гнев, сам толком не понимал. Врываются тут всякие, как к ровне, не дают поговорить. Покосился на Анну, покусал губы в досаде.

— Ну, так что же? — опять спросил он. — Чего молчишь?

Юноша опустился на одно колено и, поникнув головой, произнес дрожащим голосом:

— Твоего боярина Каренина сын я, Павлом звать.

— Каренина? — нахмурил лоб Петр. — Что же я не слыхал такого? Верно, к сестрице моей Софьюшке забегает, а то бы уж я слышал. Так чего тебе надобно, с чем явился?

Гнев его затухал. Петр повертел головой, дернул ворот.

— Позволь, великий государь, говорить с тобой, — поднял голову Павел. — Негоже, чтобы уши слышали, что я говорить тебе буду. Прикажи им уйти, — кивнул он в сторону девушек, с любопытством смотревших на них.

XII

Ночной переполох

Петр тоже взглянул на них, и девушки поняли этот взгляд как безмолвное приказание.

— И в самом деле, Лена, выйдем, — произнесла Анна Монс. — Прощайте, государь, — почтительно, но с достоинством поклонилась она молодому царю. — Будете еще в нашей слободе, не забудьте и нас своей милостью.

Она пошла к дверям, не пошла — поплыла лебедушкой.

Петр быстро перегнал ее, открыл пред ней дверь и, когда девушки проходили мимо него, проводил их низким поклоном.

Молодой Каренин стоял неподвижно на колене, косился на скелет. Царь потер подбородок.

— Ну, говори! — опустился он на табурет около скелета. — Что у тебя там такое? Какая еще тайна? Да встань! Не люблю я этих преклонений. Ну?!

Павел быстро поднялся и, подступив к Петру, торопливо заговорил:

— Не с добрыми вестями пришел я к тебе, великий государь! Задумали по твою жизнь людишки скверные и, прознав, что ты сюда, в Кукуй-слободу, наезжаешь, решили промыслить.

Петр вздрогнул, и его лицо потемнело еще более.

— Кто же такие? — мальчишеским голосом выкрикнул он. — Стрельцы небось?

Всплыло в памяти толстоносое лицо в окошке…

— Они, государь. Ведь ведомо тебе, что всякое зло на Руси от них идет. Поставили они засаду, чтоб захватить тебя, как только выйдешь за Кукуй-слободу на проезжую дорогу. Поберегись, государь! Умоляю тебя, поверь моим словам, не езди сегодня отсюда.

— Ну, этому не бывать! — так и вспыхнул молодым задором Петр. — Чтобы я, царь московский, да злодеев испугался? Или забыл ты, что своего помазанника и Бог хранит.

— Так, государь, но ты будешь один, а их много.

— Пусть. Но ты-то, ты-то откуда знаешь это?

Павел заметно смутился, а потом взволнованно ответил:

— Делай что хочешь, государь!.. Казни или милуй — твоя царская воля, но скрывать от тебя не буду. Есть у меня брат старший, Михайлой зовут; так вот он-то на тебя и наводит.

— Твой старший брат? — с удивлением посмотрел на Павла молодой царь. — Так что ж я ему сделал такого? За что на меня злом пышет? Ведь я ни вас, ни вашего отца никогда и в глаза не видал и никогда не слыхивал о вас… Или и твой брат руку моей сестры Софьюшки держит? Ну, говори же правду до конца, ежели начал.

Царь вскочил, пнул ногой табурет. Он видел, что смущение Павла разрасталось; лицо юноши покраснело, он стоял пред Петром, потупивши взор.

— Будь по-твоему, государь великий, — наконец сказал Каренин, — скажу тебе все, не потаив, а ты потом не гневайся. Частенько мы тут, на Кукуй-слободе, с братом бываем. Женщина тут живет одна, немчинка, а была она долгое время нам обоим вместо матери. Привыкли мы к ней, как к родной, и вот, как батюшка на Москве поселился, мы первым своим делом решили разыскать ее; с тем и стали бывать здесь, в Немецкой слободе. Да, часто мы бывали, и приглянись брату, на его беду, здешняя девица одна. Просто сохнуть по ней стал, а тут вдруг показалось ему, что ты, государь, на эту девицу взглянул ласково… Вот и лишился разума мой большак.

— Кто эта девица? — в упор сверкающим взором посмотрел Петр на своего молодого собеседника. Кровь ударила ему в лицо. Ему показалось, что сейчас он услышит имя Анны, и гнев так и заклокотал в нем. Ишь, какие резвые молодцы! Ишь, как приловчились! Да как они смели, молокососы!

Царь уставился в лицо Каренину, прямо в глаза его. Глаза как у телка, ласковые… Тьфу!

— Говори же, проклятый! — надвинулся он на Павла. — Говори, что же эта девица ответила твоему брату?

— В том-то и дело, государь, — вздохнул молодой Каренин, — что и она полюбила его, а тут, говорю, ты появился между ними…

— Полюбила… а-а!.. — неистово вскрикнул Петр, хватая Каренина за плечи. — Говори, говори, кто она такая? Имя ее! Ну?!

— Здешняя, пасторова, фрейлейн Лена, — не пытаясь даже отбиваться, пролепетал перепуганный юноша. — Помилуй, государь! Ведь в сердце своем никто не волен!

Но Петр уже и сам отпустил его.

— Лена, Лена Фадемрехт, — повторял он в порыве безумной радости, — ха-ха!.. Эх, вы, телята молодые!.. Ну, а все-таки же, значит, скверное дело задумал твой брат, из-за чего бы то ни было на царя своего покуситься. Ну да ладно, посмотрим, что там будет, и по справедливости это дело рассудим.

— Чу, государь, — насторожился Павел. — Ты разве ничего не слышишь?

Петр прислушался.

— Шумят там, — равнодушно сказал он, о своем думая, — видно, пьяные дерутся.

— Нет, нет! — испуганно заговорил Павел. — Как бы не ворвались в слободу стрельцы, которые тебя поджидали… озорной народ, сам, поди, знаешь. Так и есть, ишь галдят… Государь, послушай ты меня, пойдем со мной! Слышишь? Ведь они сюда идут. Пойдем, пока еще можно!

— Мне, бежать? — выпрямился во весь свой огромный рост Петр. — Разве нет при мне сабли острой, ножа за поясом? Пусть идут! Я смогу отбиться.

— Ой, государь, в таком деле кто за что поручиться может? Ведь стрельцы пьяны… Молю тебя, государь, последуй за мной! Я всю слободу знаю, так укрою тебя, что никто не найдет!

Петр заколебался: много правды в словах Павла, но все-таки не решался последовать за ним.

— Государь! — вбежала перепуганная Елена. — Московские стрельцы возмутились, идут сюда… спасайтесь, государь!..

Губы Петра побелели, однако он сдержался: царь все-таки! И потом… что скажут эти милые девушки?..

— Не бойтесь, фрейлейн Лена, — успокаивал он девушек и себя самого. — Не надо бояться…

— Не за себя, государь, не за себя. Вы знаете, как они буйны. Нет возможности ни за что поручиться… Вспомните ваше детство.

Огонь факелов как бы дохнул ему в лицо. Вспомнился остро запах стрелецких сапог, запах их потных тел, орущих лиц. Все завертелось перед глазами Петра. Копья смотрят прямо на него… Летит дядя Нарышкин на копья, борода растрепана…

— Государь, государь! — дергает его за руку Елена.

Едва заставил себя улыбнуться. Ну, погодите, Федька Шакловитый да подьячий Шошин, да звери Милославские, да царевна-правительница Софья и ее «мил сердечный друг Вася», князь Голицын, Васильев сын. Сорвались звери с цепи, кровь почуяли…