Подари себе рай

— Распадается наша троица, — вздохнул Иван. — Если бы не Крупская, я бы ни за что…

— Не горюй, — прервал его весело Сергей. — Чай, не в Сибирь ссылают — в Москву-матушку отправляетесь. Вы теперь есть кто? Вы-дви-жен-цы! А мы, рабочий класс, вас завсегда поддержим.

— Дай срок — вытащим и тебя, — солидно пообещал Никита.

С Владимирской горки открылись подернутые седой дымкой времен заднепровские дали.

— Огромна и величественна наша земля, — раздумчиво произнес Никита. — Но, куда ни глянь, на все религия подсуетилась наложить свою печать.

Иван и Сергей смотрели на него выжидающе.

— Сюда мы шли по улице, вдоль которой князь Владимир гнал народ креститься. Оттуда и ее название.

«Тогда здесь улицы не было, — вспомнил Иван строки летописи. — Был яр».

— И горка эта, — продолжал Никита, — названа в честь этого крестителя. И самые лучшие здания в «Матери городов русских» — или церкви, или монастыри.

— Но так сложилось исторически! — возразил Сергей. — Кирилл и Мефодий тоже ведь были монахами, а без них у нас не было бы своей азбуки.

Никита пренебрежительно махнул рукой:

— Не знаю, что в этой легенде правда, а что сказка. Знаю другое — с поповщиной и с поповской брехней пора кончать. Я вошел с предложением в ЦК КП(б)У закрыть Киево-Печерскую лавру.

— Лавру?! — вырвалось у Ивана. — Она же два года как стала музеем-заповедником.

— Музеями следует делать места революционной славы, — назидательно заявил Никита. — А вековые «курильни опиума» мы прихлопнем все до единой. Раз и навсегда…

НАЧАЛО НАЧАЛ

«Националь» сверкал роскошными люстрами, хрусталем бокалов и рюмок, бриллиантовыми колье дам и золотыми перстнями их кавалеров. Заезжий джаз из Нового Орлеана вдохновенно и изящно импровизировал на мотивы популярных европейских шлягеров и американских блюзов и спиричуалз.

— Публика? — переспросил пожилой лощеный официант. — Теперь все больше закордонные господа. Слов нет, почтенные и учтивые. Однако жадные до невозможности. И по заказам, и по чаевым. То ли дело наши нэпманы — гуляй не хочу. Заказ — все меню, от корки до корки, чаевые — золотыми червонцами. Кончилось времечко.

Официант вздохнул, привычным жестом водрузил на стол перед молодыми симпатичными клиентами знаменитый «бефстроганов от шефа Жюстена» и исчез.

— За твой перевод в Москву и назначение в органы. — Иван поднял рюмку, другой рукой плеснул в фужер крюшона. — Не успели мы с Никитой обосноваться в Белокаменной, как ты тут как тут. Здорово!

— Ты же знаешь, я работал в ЧК в Одессе, — чокнувшись и опрокинув в рот рюмку, сказал, вытирая слезу, Сергей. Он рассмеялся: — Никак не научусь пить окаянную. Хотя пить приходится теперь много и часто.

— Да, Одесса, — с теплотой в голосе протянул Иван. — Райский город. Со своими легендарными Япончиками, как и Москва со своими Пантелеевыми. Выходит, в каждом раю водятся грешники.

— Положим, до рая в Одессе-маме и в Первопрестольной далеко очень. — Сергей повертел хрупкую рюмку, поставил ее осторожно на стол, принялся за бефстроганов.

— То, что ни ты, ни я, ни Никита не научились пить — это похвально. Сколько толковых ребят спивается и пропадает не за понюх табаку.

— Кстати, Никита опять не смог выбраться на наш мальчишник, — с укоризной заметил Сергей.

— Он теперь очень занят, — спокойно возразил Иван.

— Как же, как же! Секретарь парткома Промакадемии! Теперь ему в ресторане и показаться зазорно. — Сергей хмуро наблюдал за тем, как Иван наливает по второй рюмке. — А я хотел вам, своим самым близким друзьям, рассказать, что меня определили в загранкадры. Сам Менжинский настоял.

— Да? — Иван оторвался от еды. — Поздравляю. Разные страны повидать, чужие обычаи, нравы познать — это здорово. На мировую революцию работать будешь. Какой город ты выбрал — Париж, Лондон, Нью-Йорк?

— Какой ты, Ваня, шустрый, — засмеялся Сергей. — Сначала учиться надо, много и долго учиться. Языки, история, философия, литература, страноведение.

Он помолчал и серьезно добавил:

— И многое-многое другое. А для практики придется поездить дипкурьером. Как сказал один товарищ, — Сергей оглянулся, понизил голос, — пообтесаться, нюхнуть чекистской загранки на самой низшей, черновой ступеньке. А ты — Париж, Лондон…

Джаз-банд весело, зажигательно зачарльстонил. К столику, за которым сидели Иван и Сергей, подошла молодая женщина. Щеки ее раскраснелись, глаза, огромные, синие, искрились лукавством, сквозь легкую модную ткань соблазнительно просвечивала грациозная фигурка.

— Я есть американец, — грассируя, обратилась она к Сергею. — Моя зовут Элис, и я хочет танец. Пошли.

— Я есть Сергей, — ответил он, вставая и с виноватой улыбкой посмотрел на Ивана, словно говоря: «Извини, дружище, что выбрали не тебя».

Иван не думал обижаться, с явным удовольствием наблюдал за танцующим Сергеем и в который уже раз досадовал, что до сих пор («Двадцать пять лет!») не удосужился постичь даже простейшие па самых распространенных танцев. «Хорошо, что эта американка положила глаз не на меня. Приключился бы международный конфуз, — думал он. — А девица — цыпочка, тот еще симпомпончик! И смелая, раскованная. Надо же: «Моя зовут Элис, и я хочет танец. Пошли». Пошли — и все тут».

Иван пожевал кусочек мяса, запил его крюшоном, задумался. Вспомнил, как познакомился с Сергеем и Никитой в приемной пламенного большевика Георгия Ивановича Петровского в Харькове. Бывший депутат IV Государственной думы от рабочей курии принял всех троих посетителей вместе. Поздоровался с каждым за руку, жестом предложил садиться, попросил секретаря: «Будь ласков, закажи нам чайку покрепче. И бутерброды не забудь». Подсел к ним поближе, внимательно разглядывая каждого. Задумался о чем-то. Наконец сказал:

— Пригласил я вас, хлопчики, по архиважному делу. Приближается Пятнадцатая партконференция, она намечена на ноябрь, то есть через три месяца. И вот троцкисты и зиновьевцы вновь создают свой блок. Хотят дать партии бой. Бой против единства и за создание фракций, против индустриализации и за иностранные концессии, против нашей аграрной политики. Сталин прав, говоря, что «создается нечто вроде единого фронта от Чемберлена до Троцкого». Вам поручается от имени ЦК КП(б)У прибыть в Луганск и выступить там на собраниях против оппозиционеров. Список организаций имеется.

Петровский протянул листок с машинописным текстом Никите. Тот пробежал его глазами, улыбнулся:

— Знаю, бывал на этих заводах и шахтах. И верных партийцев тамошних знаю.

— Превосходно! — Петровский подвинул чай и бутерброды гостям. — А сейчас — познакомьтесь. Объясню, почему ЦК решил создать из вас группу. Рекомендовал Косиор. Никита в партии с восемнадцатого года, Сергей с двадцать первого, Иван, как говорится, без году неделя. Сплав опыта и задора молодости.

Да, Косиора знали лично все трое. В разное время и по разным поводам испытали на себе и его отеческую доброту, и разумную строгость. А поездка в Луганск оказалась боевой, счастливой. Отщепенцам был дан жесткий, умелый отпор, а с двух собраний их просто изгнали рабочие. За день до отъезда Иван, Сергей и Никита были приглашены на шахтерскую свадьбу. Свадьбу, которая едва не расстроилась в самый последний момент. Отец невесты, молодцеватый техник-штейгер, требовал, чтобы церковный обряд венчания был свершен непременно. Его поддерживали жена и мать жениха. Отец жениха, партиец с девятьсот пятого года, стоял горой за гражданский брак.

— Какой поп, какая церква?! — кричал он. — Я в ей, поди, лет двадцать, как не был. И не пойду. Опозорить меня перед всей партячейкой, всей организацией задумали? Не бывать этому. Я и из дома все иконы велел выкинуть. Ничего, сынок, найдешь себе другую, еще краше. Небось не клином весь белый свет на этой Надьке сошелся. Такая ли уж сахарная цаца.

Сынок, могутный детина, косая сажень в плечах, стоял перед батькой, понурив голову. Чистое лицо его, еще не прокопченное шахтной пылью, было хмурым, очи туманились, полные губы сжались. Для него-то Наденька была единственным светом в оконце: и цацей, и царевной ненаглядной. Молчал Николай, не смел поперек ни слова, ни полслова родителю молвить.