Андрей Рублев

– Так их, Ушак! Так их! – басил рядом здоровенный костлявый верзила в распахнутом, с ободранными пуговицами и петлями зипуне, надетом на голое тело, старался дотянуться кулаком к лицу пятившегося от него молоденького, почти отрока, кожевенника.

Андрейка, узнавший в татарском отроке знакомого, позвал его:

– Иди сюда, Орка! Будешь с нами!

– Небось сродников ждут своих, доброхоты ордынские, вишь, вырядились… – шипел монастырский служка, потрясая топором.

– Мы не доброхот, мы москвич! Мы на вечу, на вечу!.. – отступая, бормотали кожевенники.

– Мы тож Москву от Орды боронить будем! – выкрикнул рослый, плечистый татарин.

– Так вы еще супротивничать будете?! – замахнулся кистенем Ушак.

Однако кожевенник с подвижным, сильно изрытым оспой лицом, который стоял перед гультяем, успел увернуться. Тот, потеряв равновесие, растянулся на пыльной деревянной мостовой.

Иван понял: еще немного – и не миновать безоружным людям беды; озорное лицо его побледнело, стало злым.

– Вы что?! На слабых силу показать умыслили? – выскочив на середину круга, заорал он.

Гультяи оторопели, в замешательстве уставились на нового противника.

Первым оказался возле смельчака Ушак.

– Ты кто такой? А?! – выщерился он. повернулся к дружкам, покачиваясь, недоуменно развел щуплыми руками: – Кто он, сей заступник?

– Кто! – гаркнул верзила. – Доброхот он ордынский, не видишь, что ль?!

– Бей его! Бей заступника татарского! Бей нехристей! – заревели злобные хмельные голоса.

Оружейники, к которым присоединились несколько ремесленных из толпы, выхватили мечи и ножи. Их появление вмиг охладило разъяренных ватажников. На чернослободцев посыпались угрозы, брань, но что–либо предпринять гультяи не решались.

– Молодцы супротив овцы! – с издевкой выкрикнул из толпы кто–то.

– Похвалился да и провалился! – насмешливо поддел гультяев Андрейка.

– Вишь, заступников–та сучьих сколько! – с лютью буркнул Ушак. Вокруг засмеялись. Гультяй окинул тяжелым взглядом злорадно улыбающиеся лица, силясь найти выход из затруднительного положения, наморщил лоб. Но вот в его мутно–голубых глазах мелькнула осмысленность. присев, словно прыгнуть собрался, воскликнул:

– Не по–вашему, не по–нашему! Осилит кто из вас Сугоняя, – показал он на верзилу, – пущай по–вашему. Не осилит – по–нашему!..

– Подержи–ка… – передал Иван Чернову свой меч.

– Ты что, ополоумел? – удивленно посмотрел на друга тот. – Кто ж с таким громилой управится? Ежли так, давай хоть я спробую… – Он был кряжистей и рослее Ивана.

Рублев только головой покачал. Сбросив кафтан, неспеша засучил рукава кумачовой косоворотки.

К нему, широко расставив длинные жилистые руки, приближался голый до пояса Сугоняй. Он был на две головы выше ростом, шире в плечах. Но когда гультяй, наклонясь вперед, уже хотел схватить противника, Иван увернулся и отскочил в сторону. Верзила, подбадриваемый криками приятелей, бросился за ним и снова просчитался. Так повторилось несколько раз. Сугоняй рассвирипел – стал гоняться за оружейником, громко сопел, рыкал, словно дикий кабан. Уже не только гультяи и зеваки – многие дружки Ивана решили, что он струсил и боится вступить в единоборство с верзилой. Андрейка, переживая за брата, кривил в отчаянии лицо. Ватага торжествовала. Опять послышались угрожающие выкрики, свист.

Топая дырявыми сапогами, из которых выглядывали пальцы, по гудящему деревянному настилу мостовой, огромный гультяй продолжал яростно преследовать кумачовую рубаху, что мелькала перед ним в пыли. Наконец ему удалось настигнуть оружейника. Иван заметался из стороны в сторону и вдруг круто повернулся лицом к верзиле. Судорожно хватанул ртом пыльный, смешанный с запахом грязного обнаженного тела воздух и кинулся на опешившего преследователя. Сдавив руками влажное туловище, резко наклонил гультяя набок и сильным ударом носка сапога правой ноги по левой противника опрокинул его на мостовую.

– Матушка–Москва бьет, родимая, с носка! – крикнул кто–то.

– Молодец оружейник, ничего не скажешь! Ловкач! Экий урус бачка!.. – одобрительно загомонило сборище.

Андрейка бросил горделивый взгляд на стоявшего с ним рядом Орку; круглое, с узкими щелками глаз лицо юного татарина все больше расплывалось в улыбке.

Поскольку задачей единоборства, которое звалось в народе московской борьбой, было первым бросить противника на землю, оно считалось законченным – победил Иван. Посрамленные гультяи, вяло огрызаясь на насмешки толпы, стали расходиться. Только Сугоняй по–прежнему продолжал лежать посредине мостовой, с тупой сосредоточенностью потирая ушибленное колено.

– А здорово ты его, Ивашко! – похлопал Рублева по мокрой спине окладчик Ермил Кондаков.

– Знай наших! – по–мальчишечьи озорно ухмыльнулся молодой оружейник. Надел кафтан, взял у Тимохи Чернова меч, прицепил его к красному в темных точках широкому поясу. – Айда теперь, братчики, за боярами! небось заждались их на вече! – возбужденным после схватки голосом сказал он. Затем повернулся к татарам–кожевенникам, ободряюще подмигнул им: – Не бойсь ничего, ребяты, идите на Ивановскую.

К нему подошел рослый, могучего сложения татарин с оспинками на лице.

– Ты бачка! Ты добрый молодец! Урус истинный! И ты, и ты!.. – показывая на чернослободцев, взволнованно восклицал он. – Гультяй – тьфу! Злой люди, собаки! Не урус, не татарин!..

– Будет тебе, паря. Ни к чему сие, – махнул рукой Иван. – Что с них возьмешь, гультяев пьяных… – И к своим: – Идем, что ль?

– Темир, – стукнул себя кулаком в грудь кожевенник, – добрых дел на запамятует, Иван!

– Я тож! – сверкнув узенькими щелками черных стремительных глаз, горячо выкрикнул Орка.

Остальные усмари–кожевенники, оживленно переговариваясь по–татарски, улыбались, одобрительно кивали головами.

Глава 5

Бурлит, волнуется вече. Адам–суконник давно уже речь свою кончил, а на Ивановской площади, не смолкая, крутится, гремит вихрь слов, восклицаний, других каких–то звуков.

Переминаются с ноги на ногу, молчат на помосте гости торговые и старосты слободские, поглядывают в сторону Фроловской улицы – бояр ждут…

А время не ждет, идет себе. Вот уже солнце высоту потеряло, к закату клонится. Устали все, голодны, да и вече затянувшееся надоело. То тут, то там раздаются нетерпеливые, недовольные голоса:

– Эй, господа старосты и сотские, сколько мы еще тут стоять будем? Люди–то изморились, с утра не емши!

– Давай сказывай кто, как, Москву оборонять станем! Что молчите?

– Вишь, прихвостни боярские, шагу без них боятся сделать!

– Кончай вече! Тащи их оттоль, сами управимся!..

На помосте зашевелились, стали советоваться; приноравливаясь к толпе, кто–то выкрикнул:

– Верно, братчики! Неча нам воевод князевых ждать! Стены у Кремника добрые – отсидимся!..

– А посад как? А Заречье? Там ведь избы и лавки наши! – заволновалось вече.

– Станут они об том тревожиться, как же! Свое, небось, давно в Кремник снесли да в тайниках припрятали. Не одну кубышку с деньгой в землю зарыли.

– Да где мы тут поместимся? Еще и сирот с деревень да сел набежит сюда сколько!

– Тут, братчики, чтобы не случилось, как в присказке: многого желать – добра не видать. Дабы посад и слободы уберечь, надо в чисто поле идти с ордынцами биться! – закричал староста кузнецов Петров.

– А можем ли мы сие без воевод, с малолюдством таким? – поддержал его кто–то из выборных.

– Оно–то жаль всего, не найдено, не пожаловано. Горбом да потом своим нажито, – громко вставил долговязый сотский сурожан Саларев. – Ан что думать, раз ничего не придумать.

– Саларь, Коверя да другие купцы дюже пот льют, только чей–то? – раздался насмешливый голос в толпе.

– На правеж–наказание их, небось, не ставят, не то что нашего брата!

– Ради корысти своей родного отца по миру пустят!..

Не по себе от выкриков таких людям лучшим, слободским и посадским. И в лихую годину не забывают обид горожане.