Еретик

– Ну что, наш друг, новоявленный кальвинист, почивает?

Сиприано Сальседо указал пальцем на шатер, откуда не доносилось ни звука. Потом опять оперся на поручень и рассказал капитану причину своей тревоги. Он опасался, что слуга мог перепутать указания и не будет ждать его завтра утром в порту. Также его тревожила мысль, что за время его отсутствия Инквизиция могла издать новые постановления, запрещающие чтение вредных книг. Оба эти обстоятельства причиняли ему сильное беспокойство.

Капитан Бергер, по-видимому, не придавал большого значения его страхам. Стражи в порту и альгвасилы [35] Инквизиции обычно осматривали грузы на судах, проверяли содержимое бочек или тюков, показавшихся им подозрительными, но пассажиров, как правило, не тревожили. В заключение он спросил, много ли книг везет Сальседо.

– Книг? – переспросил Сальседо, обернувшись к нему.

– Да, разумеется, книг.

– Девятнадцать, – ответил Сальседо и, слегка разведя ладони, показал: – Груз небольшой… но содержание книг опасное: Лютер, Меланхтон, Эразм, две Библии и полный комплект памфлетов «Пассиональ». – Вдруг ему в голову пришла неожиданная мысль, и он поспешно прибавил: – А вы знаете, что при пересмотре Библий, который произвели в Вальядолиде три года тому назад, обнаружили более сотни различных изданий Книги Книг, и большинство было издано переводчиками-протестантами?

В темноте блеснули зубы улыбнувшегося капитана.

– У нас, капитанов, в этом деле богатый опыт. Последние двадцать лет мы живем в постоянной тревоге. Одну из тех Библий, о которых вы говорите, я провез в количестве двухсот экземпляров через порт Сантонья [36] в 1528 году в двух бочках. Тогда бочки еще были вне подозрений. Теперь же засунуть в бочку книгу – это все равно, что засунуть пороховой снаряд.

– И когда же ситуация изменилась?

– В 1530 году в порт Валенсии прибыли десять больших бочек на трех венецианских галерах. Их перехватили, и эта находка заставила Инквизицию насторожиться. Там были десятки экземпляров самых резких сочинений Лютера, написанных им в Вартбурге. Инквизиция устроила знатное аутодафе. Капитанов тех галер заточили в тюрьму, и на городской площади сотни книг горели в гигантском костре под улюлюканье и восторженные крики невежественной толпы. Инквизиции всегда было выгодно вылавливать большие партии контрабанды, чтобы устраивать зрелища для народа.

Тихая ночь с сияющими звездами располагала к доверительной беседе. Сальседо молчал, дожидаясь, что капитан Бергер расскажет еще что-нибудь. Он был в этом уверен, глядя на его нахмуренные брови.

– Сожжение книг, и впрямь, стало в Испании обычным развлечением, – сказал, наконец, капитан. – О костре, устроенном в Саламанке, говорят до сих пор. Самый культурный город в мире [37] сжигает двигатели культуры – как ни взглянуть, это нелепость. Через два года было еще одно грандиозное сожжение в Сан-Себастьяне. Но не думайте, что Испания в этом смысле исключение. Тысячи экземпляров книги «О свободе христианина» [38], переведенной на испанский, были превращены в пепел в Антверпене с превеликим шумом и торжественностью. Я сам там был, видел своими глазами.

Сальседо горько усмехнулся.

– Да, – сказал он, – Инквизиция становится с каждым днем все более нетерпимой. Теперь она требует от кающихся доносить на тех, кто скрывает запрещенные книги. И если кто откажется, ему не дают отпущения грехов. Такое требование предъявляют даже епископам, даже самому королю.

Капитан Бергер, низко склонившийся над поручнем, распрямился и, обернувшись к Сальседо, сказал:

– Я понимаю так, что всякий раз, когда Инквизиция осуждает человека за какую-нибудь книгу, эта книга оказывается под запретом. И я имею в виду не только антихристианские сочинения. В «Лувенском Каталоге», например, шесть лет тому назад запретили Библию и Новый Завет в переводе на испанский. Известное дело, испанский народ обречен не знать Книгу Книг.

Сиприано Сальседо искоса взглянул на капитана, прежде чем сделать следующее замечание:

– Любовь к чтению стала настолько подозрительна, что желательной и почетной становится неграмотность. Если ты неграмотен, легко доказать, что ты не подвержен заразе и принадлежишь к достойной касте старых христиан.

Наступило долгое молчание, оба собеседника стояли и при свете звезд слушали тихое журчание струи за кормой. От взора капитана Бергера не укрылся жест Сиприано Сальседо, поднесшего к глазам часы.

– Да, уже поздно, – заметил капитан.

– Почти два часа ночи, – сказал Сальседо. – Самое время идти спать.

Утром на море лежал туман. Сальседо из своего шатра увидел, что Исидоро Тельериа стоит на палубе и курит трубку. Теперь он был уже не в траурной одежде. На ногах кожаные ботинки со шнуровкой до середины голени, а поверх сорочки в сборках и камзола кафтан из толстого сукна. Непонятно почему, но теперь он казался более длинным и тощим, чем тогда, когда был одет в черное, – возможно, из-за обтягивающих ноги чулок, – или же он и впрямь похудел благодаря строгой диете, соблюдавшейся во время плаванья. Он хорошо спал, – сказал Тельериа, – дурнота исчезла, чувствует он себя вполне прилично. Галеру намерен покинуть не в Ларедо, а продолжит плаванье до Севильи.

Туман постепенно рассеивался, и берег снова стал виден, теперь совсем недалеко, – в свете еще бледного солнца он обрел жизнь и рельефность. На пологих склонах холмов стояли здесь и там небольшие усадьбы, окруженные рощицами буков и ясеней, в окрестных лугах паслись коровы и табуны кобыл. Морские воды ограничивала скалистая гряда, а за нею простирался песчаный широкий золотистый берег, на котором раскинулось селение с дымящимися трубами домов.

«Гамбург» сделал поворот налево, и его нос устремился в воды залива с молом. Матросы проворно спускали паруса, судно тихо скользило по гладкой поверхности и через несколько минут остановилось в устье реки, возле волнореза. Исидоро Тельериа и Сиприано Сальседо подошли к мостику, под которым капитан отдавал приказания. Вдруг прозвучал портовой колокол, галера остановилась, и один из матросов сбросил с борта трап, по которому поднялся лоцман, взявший на себя управление штурвалом. Бока галеры ощетинились веслами, которые пришли в ритмическое движение, как только капитан Бергер отдал приказ в усиливающую звук трубу. «Гамбург» медленно двинулся ко входу в устье. Капитан приблизился к Сальседо и показал ему углубление в набережной, вдоль которой стояли склады с шерстью.

– Вон там, ваша милость, наш причал, – сказал капитан.

Судно скользило по воде и чуть подальше, опять повернув налево, стало параллельно набережной. Капитан Бергер рассматривал окрестности в подзорную трубу, меж тем как несколько матросов, пока убирались весла с бакборта, бросали через борт кранцы. Судно прикрепляли канатами к причальной тумбе, и капитан с улыбкой передал подзорную трубу Сальседо.

– Мавров на берегу, кажется, не видно [39], – сказал он.

Сальседо направил трубу на пристань и начал оглядывать дамбы: вон парусники со спущенными парусами, селение, караван мулов на песчаном берегу. Наткнувшись на буковую рощицу, его взгляд постепенно двигался вдоль ряда пришвартованных галер, набережной, складов, и вдруг он увидел тщедушного человечка в убогой холщовой куртке и веревочных сандалиях, который, не мигая, смотрел на только что подошедшую галеру. Он держал под уздцы двух лошадей, а сзади, привязанный к кольцу на двери склада, нетерпеливо бил копытом по мостовой мул.

– Вот он, – указал на него Сальседо, взглянув на капитана. – Парень с лошадьми у двери склада – это мой слуга Висенте. Можно ему подняться на борт, взять мои вещи?

Книга первая.

ДЕТСТВО

I

Расположенный между речками Писуэргой и Эсгевой, Вальядолид во вторую треть XVI века насчитывал двадцать восемь тысяч жителей и был городом, в котором процветали ремесла, а находившаяся в нем Королевская Канцелярия [40] и местное дворянство, пристально следившее за модами двора, придавали ему заметные преимущества. У рек Дуэро, Писуэрги и Эсгевы, разветвлявшихся в городе на три рукава, привольно раскинулись виллы аристократии, эти речки были чем-то вроде естественного барьера для периодических атак чумы. Собственно городское ядро окружали уэрты [41] и фруктовые сады (миндаль, яблони, испанский боярышник), за ними простиралось широкое кольцо виноградников, которые покрывали своими рядами холмы и равнину, пышная их листва с гроздьями летом окаймляла весь горизонт, видимый с холма Сан-Кристобаль со стороны склона Ла-Марукес. По левому берегу Дуэро к западу темнели молодые сосновые посадки, меж тем как в северном направлении, за серыми холмами, широкая полоса полей соединяла долину с Парамо [42], обширным краем пастбищ и дубовых рощ, где жили пастухи шерстоносных овечьих отар. Такое распределение обеспечивало город всем необходимым, земля щедро давала хлеб и вино – легкое розовое вино ближайших к городу молодых лоз, пьянящее светло-красное в окрестностях Сигалеса и Фуэнсадданьи и изумительные белые вина Руэды, Серрады и Ла-Секи. По правилам Корпорации виноделов, монополизировавшей этот промысел, в Вальядолиде запрещалось продавать чужое молодое вино, пока не раскупят собственное. Зеленая лоза над дверью таверны оповещала о распродаже молодого вина, и тогда слуги из богатых домов, служанки из семей среднего достатка и самые бедные вальядолидцы выстраивались длинными очередями перед дверью таверны, чтобы оценить достоинства нового вина. Любитель виноградного напитка, вальядолидец XVI века обладал тонким вкусом, различал хорошее вино от плохого, не гнушаясь и менее ценным, – количество выпитого вина за год на душу населения достигало двухсот десяти квартильо [43], цифра весьма внушительная, если вычесть женщин, как правило, мало пивших, да еще детей, трезвенников и нищих.