Один Рё и два Бу

— Уж этого не может быть, — сказала Мицуко. — Если он пятьдесят лет не нес мисо, они бы сварили суп из бобов.

— Я знаю, где восток, и я не такой глупый, — сказал Токуити. — Я куплю все самое лучшее. Круглое и свежее, без единого пятнышка. Прошу не беспокоиться.

О-Кику протянула ему кошелек, проводила до ворот ж, наверно, стояла бы там, пока он не скроется из глаз, если бы Мицуко не позвала ее.

Уже два месяца, как Токуити жил в доме Хироси, и впервые он очутился на улице один и с деньгами за поясом.

«А если пойти погулять ненадолго?» — подумал он, свернул в переулок и сам не заметил, как очутился около Ямамура-дза.

На фасаде театра висели новые незнакомые афиши. Зазывалы в темных халатах сидели на скамьях у входа, стучали веерами и рассказывали содержание пьес. Токуити остановился посмотреть и послушать.

Его рука сама полезла за пояс, достала кошелек и, слегка подкинув кверху, взвесила его. Кошелек был тяжелый.

«Я мог бы пойти в театр и посмотреть представление», — лениво подумал Токуити.

Но, странно, ему не очень хотелось. Если бы еще в другой день, не сегодня. Сегодня он был так взволнован приготовлениями к празднику, так жарко возбужден в ожидании вечера. В толпе говорили, что Дандзюро уехал на гастроли в Осака и вместо него выступает другой актер. Нет, сегодня Токуити не хотелось в театр.

Но, не понимая причины своего нежелания, он подумал, что в этом его большая заслуга и добродетель.

«Я хороший и честный мальчик, — размышлял он. — Ведь если я истрачу деньги, заплатив за вход, а деньги эти не мои, то это будет кража и очень нехорошо».

Тут его лицо залило яркой краской, и он в ужасе подумал: «Но ведь я уже один раз украл. В тот раз я украл деньги!»

Непонятно было, просто невозможно себе представить, что за дикий порыв овладел им тогда и как он мог совершить такой дурной поступок?

«И я до сих пор не отдал матери деньги! А вдруг хозяин посадил ее в тюрьму? Вдруг она уже умерла от стыда и отчаяния? Но как я мог отдать их, если у меня их тогда не было? А сейчас-то у меня есть, и даже больше, чем надо. Нужно сейчас же бежать л вернуть их — один рё два бу. Но что я скажу О-Кику, если она заметит, что денег не хватает? Скажу, что меня обсчитали или что их украли у меня. Она всему поверит. Украли? Но ведь я сам их у нее украду!»

Он был в таком смятении, что слезы выступили у него на глазах. Обокрасть О-Кику — вернуть матери? Но тогда ему придется на всю жизнь остаться в кухне чайного дома, и он никогда уже не сможет вернуться в мастерскую Хироси, и никогда он не станет уважаемым и зажиточным человеком, известным мастером кукол. И О-Кику сшила ему совсем новый халат, который он мог бы надеть сегодня вечером, чтобы любоваться полной луной. Такой красивый яркий халат! К тому же, может быть, мать действительно умерла от стыда или какой-нибудь болезни, и, пойдя туда, он только напрасно себя погубит.

«В другой раз отдам, — подумал он. — Подарят мне когда-нибудь деньги, тогда я и отдам. И я не виноват, что в тот раз так случилось. Наверно, злой дух овладел мной и толкнул на воровство. Сам я не способен на такой недостойный поступок».

Токуити потянул носом и вдохнул горячий приторный запах — на углу продавец каштанов поставил свою жаровню и бамбуковой палкой мешал каштаны в медном котле. Коричневая кожица лопалась с громким треском, и в щелку, дразнясь, глядел нежный кремовый орех.

Токуити бросил презрительный взгляд на фасад театра, повернулся и пошел в овощную лавочку…

Вечером раздвинули стены, в ярком лунном свете расставили столики с угощением — в круглых вазах украшения из белой бумаги, на круглых блюдах лакомства — все круглое; пирожки, пятнадцать пирожков в честь пятнадцатой луны, хурма, сливы, каштаны — все круглое, потому что круг — знак совершенства.

После того как все долго любовались совершенным сверкающим лунным диском, Хироси сказал:

— Будем слагать стихи в честь луны.

И тут Мицуко зевнула. Бедняжка, ведь она весь день готовилась к празднику, но О-Кику засмеялась и, поддразнивая, проговорила:

Но Мицуко ничуть не смутилась и тотчас ответила:

— Возможно, возможно! — сказал Хироси. — В такую ночь трудно отвести глаза от божественного светила. Где уж заметить, что у вас под ногами? Однако же поэты видят всё и всё успеют воспеть. — И он, в свою очередь, прочел стихи:

— Это Басе? — спросила О-Кику.

— Нет, нет, — сказал Хироси. — Это Кикаку, его ученик. Но если вы хотите, я расскажу вам о великом Басе.

Все подсели немного ближе, расправили складки одежды на коленях и застыли неподвижно, слегка наклонив головы и выпрямив спины. А Хироси начал свой рассказ.

РАССКАЗ ХИРОСИ: КАК БАСЕ ОЖИДАЛ ПОЛНОЛУНИЕ

Встретишь Басе на улице и не оглянешься посмотреть ему вслед. И в голову не придет, что прошел мимо несравненного поэта. Подумаешь: горожанин из небогатых, пожилой человек, больной или, может быть, невыспавшийся: лицо отечное, глаза припухшие. А присмотришься — странное лицо, противоречивое. Жиденькие усы и брови редкие, а волосы в них свисают длинные, затеняя глаза, как изображают древних мудрецов. Нос длинный, щедрый, толстый, мясистый, а рот чересчур маленький, поджатый, скупой. Но как великодушно он дарит нас дивными стихами.

Так, в лице ни красоты, ни величия, в простой одежде паломника, в соломенном плаще бродит Басе по стране от Осака до Оу. Случилось ему однажды идти одному по отдаленной сельской местности. Было это в полнолуние. Небо залито светом, светло как в полдень.

Так хороша была эта тихая, ясная ночь, что Басе не стал искать ночлега, а продолжал свой путь. Вдруг сломанная ветвь на дороге остановила его шаги, не-м ройный шум смутил его слух, и, оглянувшись, он увидел на опушке рощи нескольких крестьян, которые пили из маленьких чашек подогретую водку — сакэ и по очереди читали стихи. Басе хотел пройти мимо, не беспокоя их, но человек с полным и важным лицом — видно, староста ближней деревни — заметил его и сказал:

— Вон идет нищенствующий монах. Позовем его!

Так он сказал, и все остальные сейчас же закричали:

— Эй, ты, подойди-ка поближе! Садись отдохни, не бойся! Мы люди добрые, уж раз тебя сюда занесло, так и быть, угостим тебя чашечкой сакэ. Пусть никто не скажет, что в нашей деревне неприветливы к путникам в ночь полной луны!

Басе принял приглашение и занял самое нижнее место. Староста сказал с важностью:

— Собрались мы здесь, чтобы чествовать полнолуние. Каждый из нас по очереди должен сочинить об этом стихи. Понатужься и тоже придумай что-нибудь.

— Прошу меня извинить, — сказал Басе. — Я человек ничтожный. Как мне посметь принять участие в развлечениях такого уважаемого общества?

Сказал он это не потому, что презирал этих бедных людей, и не затем, чтобы пошутить над ними, а лишь не желая смущать их превосходством своего таланта и радуясь тому, что и в такой дикой местности люди любят поэзию. Но они не поняли его намерений, принимая его за необразованное и грубое существо, каким являются все нищенствующие монахи, думающие лишь о том, как бы выпить и поесть на дармовщинку. Поэтому они закричали:

— Ну, ну, худо ли, хорошо ли, сочини хоть одну строчку, всего пять слогов.

Басе улыбнулся, сложил почтительно руки и сказал:

— Если вам так угодно, не посмею я отказаться. Вот вам одна строчка: