Амелия

– Мне отвратительна любая ложь, – заявила Амелия, – а эпитет «святая» нельзя прилагать к столь низменным словам. Вы, как вам известно, нередко прибегали к такого рода уловкам, но они заставляли меня только сильнее терзаться. Вам, может быть, трудно это себе представить, мой милый, как нестерпимо я жажду выяснить, что побудило вас высказаться столь странным для меня образом. И чем упорнее вы запираетесь, тем сильнее я желаю добиться истины. И кто назовет это праздным любопытством, если речь, судя по всему, идет прежде всего обо мне? Если же и теперь вы не пожелаете мне открыться, я покорюсь вашей воле и докажу этим, что хорошо понимаю, в чем состоит долг супруги, однако не смогу утаить от вас – на свете не будет женщины несчастнее меня.

– Это все равно, моя дорогая Эмили, – воскликнул Бут, – как если бы вы сказали: так и быть, не стану доискиваться правды, но, тем не менее, намерена во что бы то ни стало добраться до сути.

– Раз уж вы так заговорили, то наверняка мне все расскажете. Право же, дорогой Билли, я хочу и должна знать все.

– Что ж, коль скоро вы настаиваете, – сказал Бут, – то так тому и быть. И тогда вы, наверное, увидите: долг супруги вам известен хорошо, а вот я отнюдь не всегда способен вести себя, как подобает супругу. Одним словом, моя дорогая, вся разгадка кроется в следующем: я против того, чтобы милорд дарил вам подарки.

– Боже правый! – воскликнула Амелия с крайне изумленным видом, – значит виной всему билет на маскарад?

– Вот именно, душа моя, – горячо подхватил Бут, – ничего хуже и опаснее даже вообразить нельзя. Редко какой мужчина преподносит подобный билет даме без намерения устроить там с ней свидание. А что вы знаете о вашей спутнице? По правде говоря, с некоторых пор ее поведение мне не очень-то нравится. Я содрогаюсь при мысли, какие могли бы быть последствия, если бы вы отправились с такой женщиной в такое место, чтобы встретиться там с таким человеком. Ну вот, теперь я и признался, почему с некоторой запальчивостью отверг ее предложение, и, полагаю, мне больше нет нужды пускаться в дальнейшие объяснения.

– Конечно, сударь, вам нет в этом нужды, что и говорить, – отвечала Амелия. – Боже милостивый, ожидала ли я когда-нибудь услышать такое? Видит небо… впрочем, нет, вы сами тому свидетель, мистер Бут… совершила ли я когда-нибудь поступок, заслуживающий подобного подозрения. Сердцем я чиста и ни в чем не повинна – не только действием, но и умыслом – будь иначе, вот тогда я могла бы смириться с вашими речами.

– Как жестоко вы заблуждаетесь на мой счет! – воскликнул Бут. – Разве я когда-нибудь хоть в чем-то подозревал вас?

– И вы еще спрашиваете об этом? После всего того, что вы наговорили?

– Да поразит меня злейшая из пагуб, преследующих всякого смертного, если я хоть раз осмелился заикнуться о чем-то подобном, если я хоть раз усомнился в том, что не подлежит сомнению. Мне ли не знать о целомудренной непорочности вашей нежной души, о мой обожаемый ангел! Силки, расставленные для невинности, вот единственное, что меня страшило. Бог весть, что способен предпринять порочный и сластолюбивый человек, готовый пожертвовать всем, чем угодно, лишь бы удовлетворить свою похоть сладостным пиршеством. И если я когда-либо дерзнул хотя бы мысленно оскорбить подозрением незапятнанную чистоту твоей добродетели, пусть тогда силы ада…

– Не пугайте меня такими клятвами, – перебила Амелия. – Ах, мистер Бут, мистер Бут, да будет вам известно, что добродетель всегда служит женщине достаточной защитой. Не найдется мужа, который, усмотрев опасность в упомянутых вами силках, не поставил бы тем самым под сомнение и супружескую верность; да и почему, собственно, коль скоро вы поддались подобным мыслям, вам не заподозрить вместе со мной и любого встречного? Нет на свете большей несправедливости, если не сказать – неблагодарности, нежели возведение на милорда такого вот навета, какой вы себе позволили. Заверяю вас со всей твердостью, что при наших встречах этот человек не позволил себе ни малейшей вольности. Держался он неизменно учтиво, однако с подчеркнутой сдержанностью. Особенно во время карточной игры. Вряд ли он тогда сказал мне за весь вечер более двух-трех слов; а когда я была у него дома, то хотя он необыкновенно ласково обращался с нашими детьми, на меня он почти что не смотрел: так что женщина тщеславная наверняка бы на него обиделась. А сколько подарков он им надарил – мне же ничего. Так что билет на маскарад – это первое его подношение и от него-то вы столь любезным образом вынудили меня отказаться.

– Да все это, может быть, одно только притворство, – возразил Бут. – Я убежден, к вам он неравнодушен; да что там, у меня нет ни малейших сомнений в том, что вы не могли ему не понравиться; а ведь мой добрый друг Джеймс, прекрасно знающий светские нравы, говорил мне, что милорд из тех людей, которые, если им приглянулась какая-нибудь женщина, денег не считают: неужто вы забыли, что сказала миссис Джеймс не далее как сегодня вечером? «Милорд слывет чрезвычайно щедрым… особенно когда ему того хочется». Я никогда не забуду, с какой усмешкой она произнесла эти слова.

– А я усматриваю в них оскорбительный поклеп, – воскликнула Амелия. – Миссис Джеймс всегда была склонна дурно отзываться о людях; я уже давно считаю это главным ее недостатком. А что до полковника, то ему, полагаю, лучше оглянуться на себя самого, прежде чем выискивать недостатки у окружающих. Уверяю вас, никто из знакомых мне мужчин не бросает на меня столь нескромных взглядов; скажу вам начистоту, что во время своего последнего визита он не раз вгонял меня в краску.

– Что ж, допускаю, у полковника Джеймса есть свои недостатки, – заметил Бут. – Я отнюдь не считаю его святым, да он и сам, думаю, на безгрешность не претендует; однако какая ему была корысть – злословить милорда передо мной? И почему, собственно, я должен сомневаться в истинности его слов, когда он уверял меня, что милорд в жизни никому не оказывал благодеяний, кроме женщин, к которым он испытывал вожделение?

– В таком случае мне легко доказать его неправоту, – возразила Амелия, – вспомните только ту помощь, которую милорд вам оказал, – впредь я постараюсь о ней не заговаривать; вспомните доброту, проявленную им к нашим малюткам, и сопоставьте отзыв Джеймса с отношением милорда к племяннику и племяннице: разве их горячая любовь к дяде не лучшее свидетельство его доброты к ним? Не стану приводить сейчас все рассказы миссис Эллисон на этот счет – верю безоговорочно каждому ее слову: ей, правда, свойственно некоторое легкомыслие, но она его, надо отдать ей должное, сама за собой замечает и осуждает, однако я убеждена, это женщина в высшей степени достойная.

– Будь по-вашему, моя дорогая, – вскричал Бут, – возможно, я заблуждаюсь; от души желаю, чтобы это было именно так; но в делах подобного свойства всегда лучше быть настороже, ибо, как говорит Конгрив:

Тут Амелия разразилась слезами, и Бут, поспешив заключить ее в объятия, принялся утешать. От волнения она долго не в силах была вымолвить ни слова и, наконец, воскликнула:

– О, мистер Бут, могу ли я слышать спокойно из ваших уст слово «ревность»?

– Любимая моя, что же это такое? – заговорил Бут. – Зачем вы столь превратно истолковываете мои речи? Сколько еще мне доказывать вам, что я не вас ревную к нему, а его – к вам? Если бы вы могли заглянуть мне в душу и прочесть самые тайные мои мысли, вы не обнаружили бы там и отдаленного намека, оскорбительного для вашей чести.

– Дорогой мой, – отозвалась Амелия, – я не так заблуждаюсь относительно вас, сколько боюсь, вы сами заблуждаетесь на свой счет. Чего именно вы опасаетесь? Вы говорите не о насилии, а о силках. Не признаете ли вы тем самым, что в какой-то мере ставите под сомнение мою способность понимать и судить здраво? Неужто вы в самом деле считаете меня готовой по недостатку воли поддаться соблазну? Проникнуться расположением к мужчине, прежде чем я успею почувствовать грозящую мне опасность? Нет уж, поверьте мне, мистер Бут, женщина, склонная всерьез оправдывать подобным образом свои поступки, должна быть сущей дурой. Я не слишком высокого мнения о своей проницательности, однако все же, мне думается, обладаю ею в достаточной мере для того, чтобы ни один мужчина на свете не мог бы преследовать цели, вызывающие ваши опасения; ведь я тотчас догадалась бы об этом и как бы в таком случае поступила, надеюсь, достаточно ясно свидетельствует все мое прежнее поведение.