Жизнь и смерть генерала Корнилова

   — Ваня! — вскрикнул урядник.

Брат не отозвался и на этот вскрик и вряд ли когда уже отзовётся, это Василий должен был понять, но не понимал, не хотел, не мог, случившееся не укладывалось у него в голове. Младший урядник, смахнув с глаз слёзы, всхлипнул тоненько, как мальчишка, которого здорово обидели, кадык у него подпрыгнул, хлобыстнулся обо что-то громко, и на глазах у Василия Созинова вновь появились слёзы.

   — Ваня, — прошептал он обречённо, — что же ты наделал, почему не уберёг себя? Что мы теперь с Егором скажем матери, а? — Тоскливый голос его увял.

Некоторое время Созинов молча сидел на корточках рядом с телом брата, не вставал, жизнь словно бы покинула и его тело, младший урядник сидел, не шевелясь, только желваки у него играли, да иногда с хлюпающим громким звуком подпрыгивал кадык. Убитых хунхузов стащили во двор поста, пленённых также согнали сюда.

К Созинову подошёл Подголов, постоял несколько минут молча, потом положил руку на его плечо. Младший урядник поднял голову с замутнёнными, налитыми болью глазами.

   — Это был Янтайский Лао, — сказал Подголов. — Сам.

Созинов молча кивнул. Потом пожевал губами и проговорил дрожащим голосом:

   — Мне, дядя Ваня, от этого не легче.

   — Я понимаю.

   — Что он хотел найти на нашем посту?

   — Хотел ликвидировать его. А потом напасть на почту и забрать деньги, которые привезли ночным поездом.

   — Много денег-то хоть? Что-то я не слышал, чтобы в нашем почтовом отделении водились деньги.

   — На этот раз они там были. Кто-то стукнул об этом Янтайскому Лао, вот он и заявился. Всем составом — банда пришла сюда целиком. Деньгами он мог завладеть, только уничтожив наш пост. Вот и весь сказ.

Созинов вновь наклонил голову.

   — Что же я матери скажу?

   — То, что есть... А что ещё? Вот это и скажешь. — Подголов мотнул головой, сгоняя комаров, севших ему на задубелую оголённую шею, озабоченно глянул на ворота. — Скоро должен приехать полковник Корнилов.

На лице Созинова что-то ожило, дрогнуло, он открыл рот, но промолчал.

Корнилов прибыл на трескучей, расхлябанной дрезине — другой у дорожников не нашлось, — сидел на чумазой, испачканной мазутными пятнами табуретке в тесной, сколоченной из простых досок кабине, в которую спереди и сзади были вставлены стёкла. Форменная фуражка надвинута на нос, взгляд угрюмый, будто у птицы, попавшей под дробь охотничьего ружья, китель перетянут видавшим виды кожаным офицерским ремнём, через плечо переброшена портупея, на боку — наган в кобуре, в руках — палка, вырезанная из ясеневого сука. В последнее время Корнилов стал ходить с палкой: побаливали застуженные в горах, на лютом ветру, кости, иногда их прихватывало так, что ни рукой, ни ногой не мог пошевелить, но молчал, никому не жаловался.

Хоть и не по-офицерски вроде это было — палка в руках, но Корнилову было совершенно наплевать на светский политес, поскольку существовали вещи более важные, которые и делали офицера офицером.

На станции, к которой примыкал четырнадцатый пост, дрезину загнали на запасной путь — впрочем, через полчаса её убрали с проходных рельсов, перекинули на тупиковую ветку, а на резервный путь, который одновременно был и запасным, определили состав из десяти вагонов с лесом; Корнилову подвели коня, но он раздражённо махнул тёмной, загорелой рукой:

   — Не надо! Пройдусь пешком. Не барин, — и пошёл постукивать ясеневой клюшечкой по земле.

О том, что это был налёт знаменитого Янтайского Лао, Корнилов уже знал. Крови на этом шахтёре было больше, чем угольной пыли — пропитан ею с головы до ног. Банде Янтайского Лао надо поставить капкан — не может быть, чтобы она в него не попала, — и Корнилов уже знал, как это сделать.

Первый человек, которого полковник увидел на огороженной территории поста, был младший урядник Созинов. Вид у урядника был побитый, плечи опущены, в глаза лучше не заглядывать — они словно бы выгорели изнутри. Корнилов всё понял, похлопал урядника по плечу и, когда запоздало выскочил с докладом Косьменко, махнул рукой:

   — Потом, прапорщик!

Полковник осмотрел трупы убитых хунхузов, поговорил с пленными, записал кое-что себе в блокнот — писал он с сокращениями, понять текст человеку непосвящённому было невозможно.

   — Может быть, ночевать на посту останетесь, Лавр Георгиевич? — Косьменко вытянулся перед полковником в струнку.

   — Останусь. Почему бы не остаться, — ответил полковник.

В зоне отчуждения, в тридцати километрах от четырнадцатого поста, в пади поселились два плечистых работящих русских мужика — Викентий и Виталий Грибановы, два родных брата. Приехали они сюда из Владивостока, где служили приказчиками у богатых купцов, сколотили кое-какой капиталец и переселились на КВЖД, в солнечную, полную ягод, груздей и зверья падь, запланировав разбить там плантацию женьшеня — решили попытать счастья на этом поприще.

Женьшень растёт медленно, прежде чем вызреет корешок величиной в полмизинца, лет двадцать пройдёт, не меньше.

   — А мы никуда и не торопимся, — говорили всем братья, — если не мы урожай женьшеня снимем, то снимут наши дети... Себе же мы найдём другое занятие.

Занятие это было не менее достойное, чем выращивание живительных корней, — панты дальневосточных оленей-маралов. Панты были также ценны, как и женьшень, и лимонник — кислая местная ягода... Ещё из медвежьего сала братья делали ароматическую мазь, вместе с травами — от отморожения, успешно поставляли её во Владивосток. Из лимонника и лекарство получалось, и водка, и хорошее вино. Зёрна плодов лимонника способны были давать человеку второе дыхание. Бывает, гонит охотник соболя полсуток, сутки, выдохнется совсем — ни руки, ни ноги уже не слушаются, — так несколько сухих зёрен, брошенные на ходу в рот, приводят человека в чувство, он начинает гнать соболя с прежней силой.

В общем, братья Грибановы знали, что хорошо и что плохо и чем надо заниматься... Из Владивостока им привозили деньги. Иногда — немалые суммы.

Янтайский Лао это знал. Он уже несколько раз прикидывал, как совершить налёт на дом братьев, но пока медлил — то ли сведения собирал, то ли просто не был готов — банду здорово щипали посты пограничной стражи, последний раз это произошло в стычке у четырнадцатого поста, — то ли его держало что-то ещё...

Грибановы, понимая, что Янтайский Лао в одну из ночей обязательно заявится к ним, согласились, чтобы в их доме была устроена засада. Произошло это после разговора с полковником Корниловым.

Ночью, тайком, в дом братьев переправилась группа стражников — пятнадцать человек, — с винтовками и патронами, их принесли целых два ящика.

Параллельно на железной дороге был пущен слух, что братья Грибановы получили выгодный заказ на большую партию целебных пантов и им привезли деньги. Большие деньги...

Климат на КВЖД был как в тропиках, всё гнило, особенно в низинных местах, проваливалось, никакие пропитки не помогали, да их особо-то и не было, поэтому только на замене шпал корпела целая дивизия старательных работяг, китайцы, работавшие на отсыпке путей, на замене шпал, на строительстве дополнительных водокачек, новость о деньгах для братьев проглотили, как стая рыб богатую наживку, и через пару часов об этом знал Янтайский Лао.

В том, что Лао будет известно обязательно, Корнилов был уверен. Оставив вместо себя расторопного поручика Красникова — не для командования боевыми действиями, а больше для связи, для координации, полковник отбыл в Пограничную — ожидался проезд по линии КВЖД большого чина из Министерства финансов, надо было сбагрить его на территорию России... Хоть и не любил такие мероприятия Корнилов, а делать было нечего.

Что же касается схватки с Янтайским Лао, то с этим разбойником и Косьменко наверняка справится. «Боевой мужик, надо подумать о представлении его к очередному чину», — рассуждал полковник, сидя в пустом купе вагона первого класса. Он пил вкусный чай по-китайски, заправленный душистыми местными цветками, и мрачно поглядывал в окно.