Я все еще влюблен

Энгельс не был расположен шутить. Он энергично повернулся к Марксу и спросил:

— Сколько ты платишь за свою новую квартиру?

— Тридцать шесть фунтов в год. Вчера как раз исполнился год, как мы переехали.

Энгельс остановился, помолчал немного, видимо что-то прикидывая, и медленно, веско проговорил:

— Впредь ты можешь рассчитывать на пять фунтов стерлингов ежемесячно с моей стороны.

— Фридрих, спасибо, ты очень добр, — тихо ответил Маркс, — но я же прекрасно знаю, что ты сам далеко не богач. Где ты возьмешь такие деньги? Ведь если не ошибаюсь, пять фунтов — твое жалованье за неделю. А такие деньги, как те, что отвалил тебе твой старик, — это же случайность, старик, кажется, никогда не был щедр.

— Все это тебя не касается, — Энгельс взглянул в сторону исчезавших огоньков Брайтона. — Даже если я взвалю себе на шею кучу долгов к новому балансовому году — не важно. И вот что еще: эти ежемесячные пять фунтов не должны мешать тебе обращаться ко мне во всех трудных случаях особо. Договорились? Обещаешь?

— Обещаю, обещаю, — торопливо ответил Маркс и, словно опасаясь, как бы Энгельс, стоя на месте, не придумал чего-нибудь еще, в свою очередь, взял его под руку к легким толчком пригласил шагать дальше.

— Эти господа из «Tribune», должно быть, думают, — все еще негодовал Энгельс, — что они выжали тебя, как лимон, и могут приняться теперь за выжимание следующего.

— Нет, они так не думают, — усмехнулся Маркс, какие основания у них так думать? Ведь они, не подозревая об этом, выжимали сразу два лимона — тебя и меня — и должны были бы удивляться и радоваться обилию сока в своем лимоне. Они и радуются, иначе тот же Дана не предложил бы мне писать для «Новой американской энциклопедии». Сейчас эта энциклопедия — моя единственная надежда.

— Работа не очень интересная в большей своей части, — поморщился Энгельс. — Но это может быть для тебя хорошим подспорьем, и я рад. Разделение труда остается у нас прежним?

— Да, ты продолжай писать на военную тему, а я беру на себя философию, экономику, право, биографии и тому подобные вещи.

— А как они намерены платить?

— По два доллара за страницу.

— Грабители! — Энгельс даже топнул ногой.

— Но это не главное, — с ухмылкой в голосе продолжал Маркс. — Они требуют, чтобы статьи были написаны основательно и кратко, так кратко, что, например, для статьи «Эстетика» Дана отводит мне одну страницу.

Энгельс расхохотался:

— Да он, верно, с ума спятил!.. Вся эстетика на одной странице? И за два доллара?

— Но самое худшее, Фридрих, что они продолжают требовать отсутствия в статьях какой бы то ни было партийной тенденции.

Энгельс опять засмеялся:

— Ну, мое положение здесь легче. Надеюсь, в уже полученных тобою статьях «Адъютант», «Аркебуз», «Атака», «Блиндаж», «Бивуак», «Бомба» мне удалось избежать партийной тенденции?

— В этих статьях, пожалуй, удалось. — И Маркс опять улыбнулся. — Но вот о статье «Армия» я то же самое утверждать не стану. Статья эта великолепна. Но ведь ты в ней занимаешься, в сущности, тем, что на весьма специфическом материале подтверждаешь правильность нашего воззрения на связь производительных сил и общественных отношений.

— Неужели? — приостановился Энгельс. — Право, не заметил. И уж во всяком случае, понимая, для кого пишу, не стремился к этому сознательно.

— Да, твоя статья великолепна, — сожалеюще сказал Маркс, — но прогрессивность Дана, Рипли и других редакторов энциклопедии — это всего лишь весьма непоследовательная прогрессивность американских буржуа. Они от нас ждут статей иного рода. Мне кажется, — в его голосе послышался оттенок легкого довольства и столь же легкого упрека, — в моих статьях глубже скрыты, лучше упрятаны подлинные чувства и пристрастия.

Энгельс ничего не ответил, а только искоса взглянул на друга. Они прошли несколько шагов молча, с наслаждением вдыхая прохладный морской воздух. Ночную тишину нарушал лишь ровный, спокойный гул машины.

— Как велико должно быть все издание? — спросил Энгельс.

— Помнится, Дана писал, что пятнадцать томов.

Энгельс еще помолчал, и вдруг ему стало весело.

— На твоем месте, — сказал он озорно, — я предложил бы Дана поручить нам одним составить весь энциклопедический словарь. Мы бы с этим справились!

— И недурно бы еще, — в том же тоне подхватил Маркс, — предоставить нам полную свободу в выражении своих взглядов.

— О-о-о! — мечтательно воскликнул Энгельс. — Это была бы энциклопедия! Дидро и Даламбер от зависти перевернулись бы в гробах…

— Им было легче, — вздохнул Маркс.

— Во всяком случае, — вернувшись с небес на землю, деловито сказал Энгельс, — возьми на нас столько статей, сколько сможешь заполучить. Если мы будем иметь в каждом томе от ста до двухсот страниц, то это не слишком много. Столько полноценной науки, — он усмехнулся на слове «полноценной», — мы этим господам легко поставим. Лишь было бы в обмен полноценное калифорнийское золото! — И, вскинув голову, он громко засмеялся в темное звездное небо.

…Брайтон уже давно скрылся из виду. Во всех каютах погасли огни. Пароход окружали море, небо и тьма.

— Пошли спать?

— Пора.

В каюте, пока Энгельс зажигал и оправлял свечу, Маркс открыл свой чемодан и достал оттуда книгу.

— Я обещал тебе привезти «Историю Флоренции» Макиавелли: Вот она, — сказал он, кладя книгу на столик. — Поразительное дело: написано почти три с половиной столетия тому назад, а читается — не оторвешься. Шедевр. Я никогда не устаю изумляться этому… Книга тебе пригодится. Тут очень интересное описание того, как в четырнадцатом — пятнадцатом веках сражались кондотьеры.

— А это что у тебя? — спросил Энгельс, увидев в чемодане какую-то рукопись.

— Это несколько моих статей для энциклопедии, которые я хочу предварительно показать тебе.

Энгельс взял рукопись и не спеша пропустил ее через большой палец. Мелькнули заглавия статей: «Армада»… «Барклай де Толли»… «Беннигсен»… «Боливар»… «Бернадот»…

Когда уже легли, он вынул из-под самого низа последнюю статью: своими советами в письмах и кое-какими сведениями он помогал писать ее.

— Хочешь прочитать? — спросил Маркс. — Отложи до завтра, вот уж приедем, тогда почитаешь.

— Я только посмотрю, — ответил Энгельс и стал читать: «Бернадот, Жан Батист Жюль — маршал Французской империи, князь Понтекорво… родился 26 января 1764 года в По, департаменте Нижних Пиренеев, умер 8 марта 1844 года в королевском дворце в Стокгольме…»

Статья была большая, обстоятельная, и читать ее, конечно, надо на свежую голову, завтра. Но Энгельс все же открыл последнюю страницу и выхватил взглядом несколько фраз: «Когда 5 февраля 1818 года Карл XIII умер, Бернадот, под именем Карла XIV Иоанна, был признан Европой королем Швеции и Норвегии… Его политика в Швеции отличалась посягательствами на свободу печати, преследованиями за преступления, состоящие в оскорблении величества, и сопротивлением прогрессивным мерам…»

«Ничего себе энциклопедическая бесстрастность!» — усмехнулся Энгельс и прочитал самую последнюю фразу статьи: «Если во время царствования Карла XIV Швеция отчасти оправилась от полуторастолетия бедствий и неудач, то этим она обязана не Бернадоту, но исключительно врожденной энергии самого народа и влиянию длительного мира».

Энгельс не выдержал и хмыкнул.

— Ты что? — встрепенулся уже засыпавший Маркс.

— О Бернадоте… Ты тут даешь великолепный образец энциклопедически-беспартийного стиля.

— Что, думаешь, это им не подойдет? Не примут?

— Но ведь иначе ты писать не захочешь, да и не станешь, даже не сможешь… Ладно. Спи. Покойной ночи.

И Энгельс задул свечу. Минуты через две, уже в темноте, он сказал:

— Между прочим, мы с тобой сейчас сами в положении Бернадота. Служа Бонапарту, он преследовал свои собственные цели. И мы делаем то же самое, служа «Американской энциклопедии» и Дана.

— Пожалуй, — сонно отозвался Маркс.

— Бонапарт чуял, что у Бернадота есть свой план, и вел себя по отношению к нему, как ко всем, у кого подозревал собственные цели, весьма гнусно. Этот урок истории нам надо учесть.