Адютант императрицы

Шталмейстер направился через двор внутрь дворца и здесь уверенным шагом прошел в помещение Потемкина, куда его почтительно пропустил стоявший у дверей часовой. Потемкиным был отдан приказ дежурному конюшему делать личные доклады, так как он очень заботился о своих дорогих лошадях.

Камердинер точно так же немедленно открыл шталмейстеру дверь в кабинет Потемкина.

Молодой человек вошел в комнату и почтительно остановился у дверей.

Потемкин стоял перед камином и в раздумье смотрел на объятые пламенем догоравшие остатки картины.

— Ну, — проговорил он, медленно обращаясь к вошедшему, — что скажешь, Сергей Леонов?

— Вашему сиятельству уже доложили, — ответил конюший, — что князь Григорий Григорьевич в карете, без лакея, закутанный в плащ, навещал актрису Леметр.

— Я знаю это, — сказал Потемкин.

— Я пришел доложить, — продолжал конюший, — что к барышне поднялся какой‑то старый, смешной по виду человек, одетый и причесанный по французской моде. Мы услыхали наверху громкие, сердитые голоса и затем крики молодой дамы, призывавшей на помощь. Это дало нам возможность самим подняться наверх.

— Ага, — заметил Потемкин, — крики о помощи! Дело, стало быть, осложняется. Ну, и что же вы увидали?

— Мы нашли старика в страшной ярости; он чем‑то грозил даме; к сожалению, мы не могли ни понять, ни уяснить смысла его бессвязных слов. Мы хотели схватить его, но он бросился бежать и добежал до ожидавшего его на углу экипажа; тем не менее барышня назвала его по имени: его зовут Фирулькин.

— Да, да, Фирулькин, — ответил Потемкин, — поставщик и протеже князя Орлова; я думал, что он — его посредник. Но что значат это бешенство и эта сцена, если Орлов сам посещает эту француженку и не нуждается больше в посредниках? Во всем этом есть что‑то темное, что требует разъяснения.

— Я приказал, ваше высокопревосходительство, — произнес конюший, — чтобы двое наших караулили дом Фирулькина и следили за всеми выходами.

— А что же делала полиция Орлова в доме напротив? — Спросил Потемкин.

— Кажется, она совсем не следила за Фирулькиным, — ответил конюший. — Никто не последовал за ним оттуда.

— Удивительно, очень удивительно! — качая головой, проговорил Потемкин. — Значит, они должны считать его там за агента князя. И все‑таки после этой сцены, про которую ты мне сейчас рассказал, он не может быть им; во всем этом кроется еще что‑то. Но, что бы там ни было, я должен разузнать это, потому что каждая тайна врага — порука победы. Следите за этим Фирулькиным; постарайтесь купить что‑нибудь у него и приведите его ко мне, но поскорее, пока не прошло еще его бешенство; в страсти человек подобен раскаленному железу, которое можно ковать как угодно, в то время как при охлаждении оно становится твердым и ломким.

— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство, — ответил конюший. — Это будет не трудно! Фирулькин — купец; мы дадим ему какую‑нибудь поставку, и тогда речь будет идти только о том, что генерал–адъютант Григорий Александрович Потемкин платит лучше, чем князь Орлов, для того, чтобы выведать то, что хочет знать.

Не успел он еще кончить, как вошел камердинер и с замешательством доложил:

— Купец Петр Севастьянович Фирулькин очень просит принять его и не хочет уходить; он твердит, что открыл очень ценную старую картину, которую будто бы вы, ваше высокопревосходительство, желали приобрести; я не осмелился не пустить его.

Торжествующей усмешкой осветились глаза Потемкина.

— Счастье также за меня, — прошептал он. — Я буду внимателен и бдителен и сумею овладеть рукою Екатерины, Я не стану спать, как этот Самсон; для меня еще не отточены ножницы Далилы! Позови его! — обратился он к камердинеру. — Если его картина чего‑нибудь стоит, то он принес ее куда следует. Ступай! — отпустил он конюшего. — Я доволен тобой. Удвойте вашу бдительность, чтобы ничто не укрылось от вас, — и с этими словами он протянул молодому человеку полный кошелек.

Тот почтительно поцеловал руку своего щедрого господина и на пороге двери столкнулся с входившим Фирулькиным, низко кланявшимся, бледным, с плотно сжатыми губами и пытливым взглядом смотревшим на Потемкина, точно желая прочитать что‑то на его лице.

— Ну, господин Фирулькин, — спросил Потемкин вежливо, как обыкновенно вельможи не разговаривали с простыми смертными, что вызвало радостную улыбку на бледном лице старика, — что вы принесли мне? Ваше имя хорошо известно мне как верноподданного нашей всемилостивейшей государыни императрицы, неустанным трудом приобретавшего свое богатство и умело пользующегося им.

— Я счастлив, ваше высокопревосходительство, — ответил Фирулькин, — что такой высокий вельможа, как вы, милостиво ценит и уважает значение простого человека, труды которого благословил Господь; это редко бывает с важными господами, которые сплошь да рядом смотрят на нас как на игрушку своих изменчивых настроений.

— Кто поступает так, тот делает неправильно, — возразил Потемкин, — и действует не в духе и не по желанию нашей обожаемой государыни, которой очень хорошо известно, что честное и трудолюбивое мещанское сословие представляет собою твердую опору ее государства. Садитесь, — указал он на кресло у камина, — и расскажите, что привело вас ко мне.

Фирулькин опасливо уселся на край указанного ему кресла, между тем как Потемкин остался стоять, опершись на камин.

— Некоторое время тому назад, — начал Фирулькин, — мне посчастливилось достать прекрасно сохранившуюся чудесную картину Мурильо.

— Мурильо? — воскликнул Потемкин. — Ей–Богу, значит, вы — обладатель редчайшего сокровища! Что же это за картина?

— «Обручение святой Екатерины», — ответил Фирулькин.

— «Обручение святой Екатерины»? — прервал его Потемкин. — Это же невозможно, вас, несомненно, обманули!.. Эту картину Мурильо писал для алтаря капуцинской церкви в Кадисе, при этом он упал с лесов и умер, и картина осталась неоконченною.

— Ее докончил его ученик Розарио, — возразил Фирулькин, — но так как картина ему не совсем удалась, то капуцины заказали для своего алтаря одному из лучших и талантливейших учеников великого мастера, Вилла Виченцио, новую копию. Но у меня подлинная картина Мурильо, на которой, конечно, ясно можно отличить неудачные попытки Розарио. Вот здесь письма и документы, удостоверяющие, что все это так, как я доложил вашему высокопревосходительству.

С этими словами он вынул из кармана несколько пергаментов с большою печатью и передал их Потемкину.

Последний окинул их беглым взглядом и сказал:

— Возможно, что вы и правы, господин Фирулькин, и если это так, то в этой картине вы обладаете бесценным сокровищем; даже если бы ваша картина была копией Вилла Виченцио, и то она имела бы громадную ценность. Чтобы проверить это, мне нужно было бы посмотреть картину, и, если бы она оказалась слишком дорогой для меня, я попросил бы государыню приобрести ее. «Обручение святой Екатерины» — такая картина, которая имеет особое значение для нашей всемилостивейшей императрицы.

— Я принесу картину вашему высокопревосходительству, — поспешно сказал Фирулькин. — Я еще сегодня принес бы ее с собою, если бы перенос ее не требовал известных приготовлений. У меня было намерение сохранить это сокровище для себя, так как и скромный мещанин может точно так же наслаждаться мастерским произведением искусства; вы, конечно, можете понять это, ваше высокопревосходительство. Но так как я слыхал, что заслуженный генерал–адъютант нашей всемилостивейшей государыни с любовью и пониманием собирает сокровища искусства, то я почел своим долгом предложить вашему высокопревосходительству свою находку в знак моего глубокого уважения и почтения, и, ей–Богу, вы не должны заплатить мне за нее дороже, чем я сам дал за нее.

— Это сколько же? — спросил Потемкин.

— Пятьдесят тысяч рублей.

— Честное слово, — покачал головою Потемкин, — если картина подлинная, в чем я должен убедиться, то это слишком мало; меньше семидесяти тысяч рублей я не могу дать за нее.