Буйный Терек. Книга 2

Длинные усы в струнку, короткая четырехугольная бородка над обязательным пуританским воротником придавали «Георгу» комический вид, а его стремительная, чуть подпрыгивающая походка вызывала улыбку.

Король, озираясь, искал кого-то, не найдя, бросился к окну, заглядывая через него вниз, затем отскочил и, тяжело вздыхая, забегал по сцене.

— Где, где же ты, неуловимая леди Джой! О-о, я найду тебя, я укрощу твою гордость, ты будешь моею… — он остановился, тупо глядя в зал, — моей (король подбирал слова, нетерпеливо пристукивая ногой) женой… Нет, нет! Любовницей… О да, но скорее нет!! — Подыскивая слово, он подскакивал на месте, смешно корча разные мины, бормотал что-то и вдруг, найдя нужное, заревел: — На-лож-ни-цей!!! — И, приплясывая от радости, забегал по сцене.

Это было и смешно, и неожиданно, и глупо. А все вместе вызвало единодушный смех зрителей.

«Король Георг» (тот самый актер, который только что изображал благородного графа, сына тосканского герцога), беснующийся властелин Англии, выделывал несусветные клоунады и фортеля на сцене, потешая хохотавшую публику.

Вдруг дверь распахнулась, и медленно и величаво вошла леди Джой. Небольсин сразу узнал ее, это была молоденькая гречанка, которая вчера вечером приходила к нему вместе с синьором Моски.

Водевильный Георг пытался соблазнить несговорчивую леди Вулворт, предлагая ей блага мира, вплоть до бриллиантов английского королевского дома, — все напрасно, и обозленный король вдруг завопил фальцетом:

— У тебя, блудница, кто-то есть!..

— Да, ваше величество, я люблю другого.

— Кого?.. Говори, я, твой король, приказываю это!

— Он король моего сердца, — с достоинством ответила леди, отступая на шаг.

«Георг» подпрыгнул и ринулся к ней, в этот момент один из его усов развился, свис, корона соскочила с головы и со звоном покатилась по сцене.

«Георг», пытавшийся схватить в свои объятия несговорчивую леди, карикатурно застыл на месте.

— Корона мне дороже всех баб Англии и континента! — закричал он, кидаясь за позолоченной тиарой и одновременно, незаметно для зрителей, подталкивая ее носком башмака. Корона со звоном катилась по полу, король паясничал, гоняясь за ней и не в силах догнать, а леди Вулворт, воспользовавшись случаем, убежала со сцены.

Зрители смеялись, даже заглядывавшие в окна солдаты, бабы и кучера повизгивали от сдавленного смеха.

— Безобразие… Выставлять на смех коронованную особу! — брезгливо проворчал Чегодаев. — Я б запретил подобную французскую мерзость…

Небольсин иронически глянул на него.

— Успокойтесь, ваше превосходительство, ведь это ж не обожаемый нами Николай Павлович, а водевильный король не особенно любимой вами Англии, — довольно громко сказала Евдоксия Павловна.

— Бенкендорф и его порядки пока еще не утвердились на Кавказе, — заметил Небольсин.

— И слава богу, — коротко, все еще глядя на сцену, молвил Стенбок.

Занавес медленно пополз в стороны. Посреди сцены стоял довольный, улыбающийся «Георг», а рядом с ним актриса, игравшая леди Джой Вулворт.

Солдаты вновь зажгли свечи. «Леди Вулворт» раскланивалась с публикой. Взгляд ее оживился, она чуть заметно кивнула Небольсину, также ответившему ей почти незаметным поклоном.

— Вы знакомы с этой актеркой? — спросила Евдоксия Павловна.

— Да, она вчера была у меня вместе с синьором Моски.

— Она цыганка? — небрежно осведомилась Чегодаева.

— Нет, гречанка, и довольно сносно говорит по-русски.

— Совсем как у Пушкина: «Гляжу как безумный на черную шаль», — улыбаясь, вполголоса продекламировала Евдоксия Павловна. — И у Байрона… — продолжала она. — Ведь мы недаром прозвали вас там, в Петербурге, северным Чайльд-Гарольдом…

— Меня? — удивился Небольсин. — Когда же?

— Когда вы раненым вернулись с Кавказа, когда равнодушно появлялись на балах, безразлично принимая восторги и шепот светских дам… Георгий в петличке, гордое одиночество и, наконец, романтическая к женщине любовь с ее трагическим концом… Господи, да кто же из столичных красавиц устоит перед такой замечательной личностью! Но уж затем, когда вы дрались на дуэли с Голицыным и отомстили ему, ни одна, решительно ни одна из светских дам не осталась равнодушной к вашей особе…

— И вы тоже, Евдоксия Павловна? — засмеялся Стенбок.

— О присутствующих не говорят… Все это для меня новость, — озадаченно сказал Небольсин. — Да откуда же, откуда все эти дамы так подробно знали обо мне?

— Во-первых, Байрон, Чайльд-Гарольд… и Пушкин подготовили нас к этому — и вдруг… уже не книжный, литературный герой, а живой, молодой…

— Интересный, — вставил Стенбок.

— Да, интересный офицер с Кавказа, и он, оказывается, самый настоящий байронист… Ну как тут не потерять голову бедным петербургским женщинам?! А во-вторых, вы забыли о своих кузинах. Надин и Ольга, они и при вас и после вашего отъезда рассказывали в салонах влюбленным в вас дамам подробности…

В зрительном зале было уже совсем светло. Горели, потрескивая, сальные свечи. Слышался сдержанный смех, скрип скамей, на которых расположились те, кто не мог по своему положению занимать стулья и полукресла двух первых рядов.

Генералы встали и вышли покурить в переднюю, молоденькие девицы шумно взбегали на второй этаж, солидные майорши и полковницы, вздыхая и перешептываясь, не без удовольствия поглядывали наверх, откуда раздавались смех, возгласы, а то и хлопанье пробок.

— Не угодно ли, Евдоксия Павловна, подняться наверх, там лимонад, мороженое, прохладный оранжад? — предложил Чегодаев.

— А для нашего брата замороженное Клико, — весело добавил Стенбок.

Но в эту минуту барабан, заменявший гонг, грохнул за кулисой, и на освещенную сцену вышел синьор Моски уже в новом костюме. Теперь на нем был полуфрак с поднятыми кверху плечами, короткими фалдами и узкие, со штрипками брюки. Словом, так одевались парижские франты в период консульства Наполеона.

Шум в зале стих. Сейчас же с хоров и со второго этажа спеша сошли и сбежали молодые девицы, юнкера, прапорщики и все, кто только что развлекался в «буфетной».

— Сейчас мадемуазель Лючия покажет вам свое искусство в танце. Ею будет исполнено фанданго, один из самых темпераментных испанских танцев, — объявил Моски.

На сцену вышли двое артистов: один — все тот же буффонный король Георг, другой — смуглый брюнет небольшого роста. У Георга была скрипка, брюнет нес гитару и мандолину. Моски еще раз поклонился, и все трое стали настраивать инструменты. Затем итальянец взял на гитаре долгий бархатный аккорд и, взглянув на скрипача, сказал:

— А перед этим мы, трое артистов-музыкантов труппы, господа Пиетро Винтолли, Фома Коррен и я, — он наклонил голову, — исполним для почтеннейшей публикуй итальянскую элегию «Люблю тебя, прекрасное светило». Начинайте!

Зал и сцена были хорошо освещены, и зрители видели, как преобразился старый итальянец. По-видимому, господин Моски был прирожденным музыкантом и драматические роли исполнял лишь в силу необходимости, из-за малочисленности своей труппы. Глаза его горели вдохновенным, творческим огнем.

Зрители слушали элегию, и даже те, кто теснился за окнами, сдерживая дыхание, внимали лившейся из залы мелодии.

— Однако этот бездомный лаццарони отличный артист и музыкант, — довольно громко сказал Чегодаев, удивленно поднимая брови, но никто не ответил ему, так все были захвачены мастерски исполняемой музыкальной «пиесой».

Еще два-три аккорда гитары, мягкое рокотание мандолинной струны и прощальное звучание скрипки. Артисты встали. Зал шумно аплодировал им. Растроганный Моски, прижимая к груди гитару, кланялся зрителям, а Пиетро Винтолли и Коррен, улыбаясь, отвешивали поклоны. Затем музыканты резво заиграли фанданго, испанский танец, известный в России с 1815 года, когда войска Александра после победного похода во Францию возвратились домой.

— Эк как рванули! — одобрительно раздался из рядов чей-то бас.

Это Федюшкин по-своему похвалил стремительный, огненный фанданго. Из-за кулисы донеслись звонкие, мерные удары в бубен, и на сцену выпорхнула мадемуазель Лючия, одетая под испанскую сеньориту: в кружевной наколке, высокой прическе с большим гребнем в волосах и яркой юбке. С ее плеча свисала цветная шаль. Сделав несколько ударов в такт музыке, она ловко швырнула кому-то за кулису тамбурин и сначала медленно, потом убыстряя движения, перешла в стремительный такт танца. Скрипач, почти согнувшись вдвое, быстро водил смычком, гитара и мандолина убыстряли темп.