Елизавета Петровна

– Остермана? Но каким же образом?

– А вот видишь, сегодня день массы неожиданностей! К правительнице тайно явился сенатор Тимирязев и доложил ей, что в манифесте, составленном Остерманом, говорится только о мужском потомстве принца и принцессы Брауншвейгских, относительно же прав женской линии не упомянуто. Между тем его величество здоровьем слаб, может умереть – в животе и смерти только Господь волен. И если у правительницы больше детей не будет или будут, но женского пола, тогда уже нельзя будет опираться на завещание покойной императрицы. Сенатор сослался на Австрию, где право женской линии было оговорено, а всё-таки поднялись смуты, раздоры и войны. Что же будет в России, раз о женской линии даже не упомянуто? Правительница крайне расстроилась и поручила Тимирязеву тайно подготовить два манифеста о престолонаследии в случае смерти императора Иоанна и прекращения вместе с этим мужского потомства. Оба манифеста прямо противоречат друг другу: в одном русский трон передаётся сёстрам императора, в другом – самой правительнице.

– Так вот оно что! – сказал Шетарди. – Правительница помышляет об императорской короне!

Он глубоко задумался – сказанное просто ошеломило его, и, когда Любочка уехала, он ещё долго размышлял. Эти думы почти не дали ему сомкнуть глаза всю ночь, и на следующее утро Шетарди встал в самом отвратительном настроении духа.

А что если правительница всё-таки решится привести в исполнение давнишнюю мысль императрицы Анны Иоанновны и насильно пострижёт Елизавету Петровну в монастырь, а себя объявит императрицей? Тогда конец всяким надеждам, его правительство никогда не простит ему такого неуспеха… Не перетянул ли он, Шетарди, струн, парализуя до сих пор попытки Нолькена помочь цесаревне Елизавете? Не лучше ли будет отказаться от слишком больших претензий и помириться на малом?

Дурное настроение ещё усилилось, когда утром послу принесли две депеши. В одной Амело очень сухо выговаривал послу, что до сих пор им ещё не сделано ничего существенного в известном ему деле, что донесения маркиза всегда очень интересны и романтичны, но недостаточно дельны для дипломата. В этих донесениях сказывается скорее поэт, романист и фантазёр, чем государственный муж. Амело заканчивал свою отповедь настоятельной просьбой ускорить надлежащий ход событий.

Во второй депеше тот же Амело сообщал послу, что верительные грамоты готовы и будут привезены маркизом де Суврэ, назначаемым к Шетарди в качестве атташе. Кроме верительных грамот маркиз де Суврэ передаст на словах кое-какие инструкции, которые французское правительство не хочет доверять посольской почте. Новоназначенный атташе выедет в Россию недели через две.

– Значит, через две недели он будет уже здесь! – с неудовольствием буркнул Шетарди.

Сам по себе Суврэ не был ему особенно страшен. Шетарди не раз слышал от парижских друзей, что этот маркиз – просто ограниченный чудак, нечто вроде шута при Людовике XV. Но с маркизом приедет его личный секретарь, о чём посол был извещён ещё ранее, и вот этот-то секретарь и может наделать ему, Шетарди, много хлопот, ведь секретарём была… Жанна Очкасова!

С Анной Николаевной Очкасовой Шетарди лично знаком не был, но зато он был очень дружен с Луизой де Майльи, а Полину де Вентимиль знавал ещё маленькой девочкой. Только по настоянию обеих фавориток Шетарди и получил место посла в России – Флери стоял за кандидатуру графа Вольгренана, серьёзного и талантливого дипломата, которого почему-то затирали, несмотря на протекцию кардинала. По просьбе Полины Шетарди тайком приезжал из Берлина в Париж на одну ночь, чтобы тайно переговорить о русских делах. И вот тогда-то Полетт очень много рассказывала ему про Жанну, про её историю с Бироном, ненависть к правительнице (в то время просто принцессе) Анне Леопольдовне, приверженность к царевне Елизавете. Из этих рассказов маркиз составил себе понятие о Жанне Очкасовой как о человеке недюжинном, решительном, твёрдом и опасался, что теперь она будет всюду совать свой нос. Через Суврэ она будет осведомлена о поступках и шагах его, Шетарди. Через подругу найдёт возможность сноситься прямо с королём. Пойдёт, кроме того, сама к царевне Елизавете. А вдруг ей да удастся вывести на чистую воду ту двойственную игру, которую он вёл до этого?

«Нет, надо действовать, надо взяться за дело царевны, – решил маркиз. – Но как сделать самому первый шаг? Ведь до сих пор он всё время уверял, что сейчас предпринимать ничего нельзя? Разве попробовать сегодня же съездить в ресторан Иберкампфа? [70]»

Размышления Шетарди были прерваны появлением Пьера, доложившего, что господин Шмидт желает видеть его высокопревосходительство.

– Проси! Проси! – радостно ответил Шетарди.

«Вот и отлично! – подумал он. – Мы сейчас же пошлём Шмидта к царевне Елизавете!»

– Я зашёл узнать, нет ли чего-нибудь новенького, – сказал Шмидт-Столбин, с робкой надеждой поднимая взор на посла.

Он страшно изменился, побледнел, осунулся; даже глаза утратили прежний блеск, что, впрочем, очень шло к его гриму пожилого человека.

– Есть, есть, – ответил Шетарди, – и я очень рад, что вы пришли именно теперь: вы мне очень нужны… Но что с вами, дорогой мой? Вы больны? У вас очень плохой вид!

– У меня старая болезнь, маркиз, – ответил Столбин с грустной улыбкой. – Вы знаете её… Эта болезнь – невозможность отыскать самого дорогого мне человека и необходимость сидеть сложа руки…

– Какая редкая верность в наш век! – воскликнул Шетарди. – Мне кажется, что вы – единственный человек, способный на такую упорную, неугасающую страсть. Вы более похожи на тех старомодных рыцарей, которых воспевают старые немецкие баллады, чем на современного дворянина!

– Что же, – ответил Столбин, – в моих жилах течёт кровь старомодных немецких рыцарей, отличавшихся верностью и постоянством во всём – как в любви, так и в войне… Однако зачем именно я вам понадобился?

– Вам придётся сейчас же отправиться к царевне и передать ей то, что я скажу вам. Только придумайте такой костюм и грим, чтобы вас не узнали…

– Не беспокойтесь! – ответил Столбин, который несколько оживился при известии, что он получит возможность отправиться на поиски Оленьки Пашенной. – Недаром же перед отъездом сюда я прошёл целых два курса – один, под руководством известного химика, о действии различных кислот и иных специй на кожу; другой, под руководством лучшего французского актёра, – о гриме!

– Однако вы сами говорили, что этот тип… словом, агент принца Антона как будто узнал вас?

– Да это потому, что я никак не рассчитывал столкнуться с ним. Но теперь, когда я знаю, что за мной следят сыщики – уж наверное это он натравил на меня Каина, – теперь-то я приму все меры для изменения голоса и глаз. Собственно говоря, в этом и заключается всё искусство преображения.

– Да я только так, к слову заметил. Отправляйтесь теперь же, потому что, наверное, вечером и ночью за входящими и выходящими во дворец следят больше, чем в течение дня. Передайте её высочеству следующее…

Во-первых, фельдмаршал Миних подал в отставку, которая принята. Это случилось вчера, и очень возможно, что царевна уже знает об этом. Но она наверняка не знает, что об этой отставке сегодня будут объявлять народу под барабанный бой. Это – очень тяжёлое оскорбление храброму фельдмаршалу, и он кинется к её величеству, чтобы предложить свои услуги. Эта мысль пришла в голову Линару, и по его совету над дворцом царевны установлен строжайший надзор. Если только Миних отправится к её высочеству и будет принят ею – их обоих немедля приказано арестовать. Об этом-то и необходимо предупредить её высочество.

Во-вторых, мне достоверно известно, что правительница приказала немедленно заготовить манифест, объявляющий её императрицей в случае смерти малолетнего императора. Ввиду того, что Иоанн VI всё ещё страдает непонятными желудочными припадками, это намерение грозит большой опасностью для наших планов, так что надо что-нибудь предпринять.