Черные холмы

Рядом стоит преподобный де Плашетт, он не в силах провести заупокойную службу. Рыдания душат его.

И Паха Сапа стоит там — он видит себя сквозь слезы в глазах старика; Паха Сапа стал старше, но ненамного. Паха Сапа берет ребенка у женщины-мексиканки, служанки священника. Паха Сапа держит ребенка и смотрит на первые комья земли, которые падают на гроб его молодой жены, миссис Рейн де Плашетт Вялый Конь.

Образ глазами преподобного: преподобный тоже болен, он готов отдать все, что у него было и во что он верил, чтобы поменяться местами со своей дочерью, которая лежит в могиле; образ его зятя-индейца, Билли Вялого Коня, который держит на руках единственного ребенка, сына мертвой дочери преподобного (младенца, который, возможно, способствовал смерти его дочери, ослабив ее жизненные силы).

Мальчика назвали Робертом.

Паха Сапа лежит на верхней ступеньке лестницы, ведущей вниз, к Большому бассейну и Колумбову фонтану; Паха Сапа слишком потрясен и даже не пытается встать на ноги, несмотря на смущение, которое он испытывает, лежа головой на коленях молодой женщины, когда вокруг них стоит целая толпа.

Теперь ее ладонь гладит его лоб. Голая ладонь. Она сняла перчатку. Голая ладонь.

Никакого видения от этого контакта Паха Сапа не получает, но получает страшное подтверждение: она его уже любит и сделает все, что должна сделать, чтобы они были вместе, и теперь им уже никак не избежать своей общей судьбы.

В первый, последний и единственный раз в своей жизни Паха Сапа с необъяснимой неизбежностью выдыхает три слова, которые заставляют замереть всех, кроме Рейн:

— О Господи Иисусе.

18 Вблизи Горок-Близнецов

Сентябрь 1876 г.

Паха Сапа скачет под дождем. Лошадь под ним старая, шелудивая и неторопливая. Она оседлана. Паха Сапа до этого никогда не ездил в седле, и у него болят ягодицы.

Сильный дождь хлещет его по лицу, смывая кровь, но кровь натекает снова. Он даже не пытается моргать, чтобы убрать ее с глаз.

С глаза. Один глаз у него распух так, что ничего не видит, или вообще выбит. Другой глаз видит словно в тумане — пятьдесят или шестьдесят человек впереди и вокруг него. Ему безразлично, что они тут. Это кавалеристы вазичу. Он смутно осознает, что он их пленник и они вольны делать с ним что захотят: пытать, медленно убить — что угодно. Ему это безразлично.

Большую часть этого долгого дня Паха Сапа то теряет сознание, то вновь приходит в себя. Он знает, что едет вместе с темными фигурами вазичу и что голова у него раскалывается от такой боли, какой он прежде и представить себе не мог. И еще он знает, что тот кроу — старик по имени Кудрявый — хотя и ударил его прикладом, но вовсе не собирался убивать. Паха Сапа уже несколько часов вполуха слушает Кудрявого, который едет рядом с ним и непрерывно болтает на своем жутком, корявом лакотском: старик использует много слов из женского языка, отчего его речь похожа на речь винкте — мальчика, который одевается и говорит как женщина. В обычной ситуации это было бы очень забавно. Но сегодня Паха Сапу ничто не забавляет.

Он жалеет, что не умер. Он собирается умереть. Но по большому счету он уже мертв.

Он потерял Птехинчала Хуху Канунпу, самую священную Трубку Малоберцовой Бизоньей Кости, которая принадлежала Сильно Хромает и его роду, эта трубка была самым важным и священным предметом, каким когда-либо владел его род. Ну почему Сильно Хромает доверил трубку Паха Сапе, жалкому мальчишке, которому не хватило мозгов время от времени оглядываться, когда он ехал один по равнине с самой большой драгоценностью, какую только можно представить?

Он ехал с двумя драгоценностями, осознает он, мучимый дождем и болью: Птехинчала Хуху Канунпой, потерянной навсегда в вышедшей из берегов реке, и подробностями его видения, дарованного пращурами. Теперь Сильно Хромает, вожди и старейшины никогда не услышат о его видении, даже если ему и удастся бежать от кавалеристов вазичу. Потеряв трубку, Паха Сапа навсегда утратил доверие. Он в этом уверен. Разве стали бы Вакан Танка, шесть пращуров, все духи и существа грома даровать мужчине или мальчику такое видение, а потом похищать у него Птехинчала Хуху Канунпу? Значит, потеря — это заявление всех богов и сил, самого Вакана Танки, Всего, о том, что Паха Сапе в роли их слуги и посланника нельзя доверять.

Голова у него болит неимоверно. Он жалеет, что не умер. Он собирается умереть в скором времени. Он зовет смерть.

Каждый раз, когда Паха Сапа выходит из состояния полузабытья и его трясет в этом проклятом седле, которое клином впивается в его задницу, старик-кроу по имени Кудрявый что-то говорит ему. Старик повторяет и повторяет, как он, Кудрявый, спас Паха Сапу, сбив с ног, прежде чем пожиратели жирных кусков в синих мундирах успели его пристрелить от безысходности и отчаяния: они потерялись и вот уже четыре дня не могли соединиться со своим основным отрядом, к тому же пребывали в ужасе, зная, что где-то поблизости вышел на тропу войны Шальной Конь; а он, Кудрявый, разведчик, сказал вазичу, что почти голый мальчик, который испугал их всех, вылезши из мутного речного потока, — кроу, и, возможно, он хороший разведчик, только немного глупый, немного глухой, немой и недоразвитый, но все равно стоит оставить его в живых, дать самую вялую лошадь, которая принадлежала капралу Дунбару, перед тем как его убили, маленькому Билли.

Билли?

Кудрявый… Когда он назвал Паха Сапе его имя? Мальчик не помнит. Кудрявый сказал синим мундирам вазичу, что имя почти голого, покрытого грязью мальчика — Биле, что на языке кроу означает «вода». Солдаты рассмеялись, назвали Паха Сапу Билли и дали ему старую, шелудивую, вялую лошадь убитого капрала.

Когда сознание возвращается к Паха Сапе настолько, что ему удается сформировать хоть какую-то мысль, он хочет одного: чтобы этот старый дурак псалока каги виказа Абсарока, чтобы этот сукин сын заткнул свой поганый рот. Эти слова отдаются новой болью в голове Паха Сапы, которая и без того раскалывается на части. Немного спустя в тот дождливый, серый, ужасный день он понимает, что его ранили другие кроу, незамиренные кроу, и рука выше локтя у него перевязана грязным бинтом. Пулевая рана пульсирует. Боль в голове убивает его.

Он потерял Птехинчала Хуху Канунпу.

Кудрявый. Паха Сапа сквозь мрак своего сознания, боль, туман в единственном глазу и чужие воспоминания знает, что Т’ашунка Витке, Шальной Конь, в молодости звался Кудрявым Волосом, а потом просто Кудрявым, а потом его отец, Шальной Конь, передал сыну собственное имя.

Но этот болтливый старый кроу псалока ничуть не похож на Шального Коня, которого Паха Сапа несколько раз видел этим летом. У лакотского Шального Коня — Кудрявого — утиный нос, тонкое, иссеченное шрамами лицо… А у этого старика кроу лицо в оспинах, никаких боевых шрамов на нем нет, и оно круглое, как луна.

Но он не прекращает непрерывно болтать на плохом лакотском, смешивая мужской и женский словари. Может, сквозь боль думает Паха Сапа, этот старик кроу из тех винтке, которые любят вставлять мальчикам. Паха Сапа машинально пытается нащупать нож на поясе.

Ножа нет. Нет и пояса. Его набедренная повязка удерживается на месте с помощью куска веревки, которую дал Кудрявому один из солдат. Голые ноги Паха Сапы засунуты в идиотские стремена.

Если Кудрявый попытается вставить ему, решает Паха Сапа, то он большими пальцами выдавит старому армейскому разведчику глаза и отгрызет уши. Но что, если, твердит ему его ушибленный и скорбящий мозг, твердит тем монотонным голосом призрака вазичу, который вселился в него меньше двух месяцев назад, что, если все солдаты вазичу попытаются вставить ему?

Как-то раз Сильно Хромает рассказывал Паха Сапе, что Татонка Ийотаке — Сидящий Бык — говорил: настоящий вичаза вакан может умереть, заставив свое сердце остановиться одной силой воли.

Паха Сапа сосредоточивается на этом, преодолевая боль и нелепое ощущение седла под задницей, но у него ничего не получается. Конечно, он не может этого сделать. Он не вичаза вакан и теперь уже никогда им не будет.